Память земли - [27]

Он поглядел вверх, будто летят самолеты, и опять царапнул Сергея:

— Так что вы уж не дезертируйте. Совестно приличному человеку бросать товарищей.

Глава седьмая

1

Комиссия совместно с сельсоветом и представителем от колхоза — Марией Зеленской разбила хутор по числу инвентаризаторов на четыре участка. Сделали это на карте параллельными линиями, прочерченными поперек главной улицы. Триста семьдесят семь дворов хутора и все артельные сооружения было решено описать за два месяца плюс десять дней на оформление документов и составление отчета.

В первое утро описи техник Римма Сергиенко вышла на закрепленный за ней участок, зажимая под мышкой новехонькую, выданную ей папку. Для инструктажа с Риммой пошел инженер Петров. Начали с углового дома Фрянсковых. На стук Петрова в калитку разъяренно залаяла привязанная у гусятника овчарка, но никто из дома не выходил. Петров стучал долго; овчарка крутилась на привязи вокруг себя, хватала и грызла чурбак, лежащий у гусятника. Наконец в дверях дома показалась Фрянчиха, видимо все это время выжидавшая в сенцах.

— Чего еще? — будто только услышав, крикнула она.

— Инвентаризировать ваше хозяйство, — стараясь быть корректным, мягко ответил Петров.

Фрянчиха постояла, потом пошла к калитке, впустила Петрова и Римму, но на овчарку не прицыкнула, молча разглядывала вошедших.

— Нам бы, — сказал Петров, — в дом пройти.

В доме Римма развязала тесьму своей папки, выложила на стол заточенный карандаш, ученическую резинку, большой чистый бланк и со всей аккуратностью вывела в верхнем левом углу:

«Колхоз имени Щепеткова. Улица Сталина».

— Дом — номер, пожалуйста, — попросила она Фрянчиху.

— Нема у нас номеров.

— Как же это — дом и без номера? — простодушно удивилась Римма.

Петров, стоя за ее спиной, сказал:

— Пишите: «Угол улицы Сталина и проулка…» Как именуется ваш проулок, хозяйка?

— А бес его знает.

— Ну, а все же, как вы говорите?

— Зовут и Крутой, и Чертячий, и так, что писать не схотите, — карандашик обломается…

— «…и проулка Крутого», — продиктовал Римме Петров.

С улицы вошел Фрянсков, молча остановился. Свои толстые, обшитые брезентом рукавицы он не кинул на ларь, у двери, а зачем-то стал засовывать в карман. Петров спросил:

— Вы хозяин домовладения?

— Я, Фрянсков Дмитрий Лаврович.

— Мы уже адрес записали, — педагогично-ласково объяснила ему Римма, — теперь будем дальше. Вот слушайте, — и она раздельно стала читать отпечатанное на бланке: — «В присутствии гражданина…» Здесь мы ставим «Фрянскова Дмитрия Лавровича». Значит: «В присутствии гражданина Фрянскова Дмитрия Лавровича, подлежащего переселению на другое место в связи с сооружением Волго-Донского водного пути, произвели осмотр его строений и установили следующее…»

— Вот и устанавливайте, — сказал Римме Петров, — только не копайтесь, у вас в плане два подворья на рабочий день! И, между прочим, «Лаврович» пишется без мягкого знака на конце… Я на соседний участок пройду.

Оставшись без начальства, Римма почувствовала себя лучше. Ей было жаль хозяина и особенно хозяйку, которая выражением сжатых губ и руками, сложенными на животе, походила на Риммину мать, оставленную в их квартирке в Москве. Римме хотелось побеседовать с хозяевами, пошутить, как инструктировал Конкин. Она даже приоткрыла рот, чтобы произнести хорошие слова, но не нашла их и только сказала, заискивая перед молчащими хозяевами:

— Вот видите, у нас тут графа: «Описание элементов строения». Мы сейчас и промерим ваш дом… Может быть, вы рулетку подержите? — Она протянула Фрянчихе конец ленты с колечком.

Пахнущая лаком новая липковатая лента ложилась на стены в сенях, в зале, проходила над кроватью поверх коврика с лебедями и грудастой девой…

Когда Римма отправилась на улицу для наружного обмера, Фрянчиха как была, так и двинулась следом, без платка и стеганки, пряча на ветру под фартук голые руки.

— Оденьтесь, холодно ведь, — тронула ее за рукав Римма.

Фрянчиха возвратилась в дом, вышла одетая, Римма придавила ее пальцы вместе с концом ленты к углу дома и, треща рулеткой, пошла под балконом вдоль стены.

Фрянчиха держала ленту и, как минуту назад, при обмере комнат, напряженно гадала: «Что его выгодней — натягивать или, может, наоборот, попускать?.. Не знаешь же, что тут к чему, понакрутишь себе на голову…» Как назло, муж — вроде его, барина, не касается! — стоял далеко, спиной.

— Митрий! Митрий! Позакладывало ему, дьяволу, что ли! На себя брать чи от себя отдавать колечко-то?

Фрянсков устало обернулся, досадливо оборвал!

— Держи как надо. Весь век выгадываешь!

— А?.. Это ты мне?! — пораженная бунтом мужа, ошалело распрямилась Фрянчиха, но осеклась, глянув на приближавшуюся Римму.

Римма позвала за собой супругов, поднялась на балкон. Ей было отрадно смотреть на стены верхов — так хозяйственно, аккуратно они содержались. Они были крашены в два слоя, вмятины над шляпками гвоздей зашпаклеваны. Видно, каждую осень в сухие погоды любовно ходили по этим стенам и поддира, снимая облупленную краску, и умелый упругий хозяйский шпадлик, а следом пахучая кисть.

И вместе с тем Римма, при всей своей неопытности, видела: дому минимум семьдесят — восемьдесят лет. Она слазила в подпол, на чердак, обстукала коричневые перекрытия, почернелые подпоры и, убедившись, что лес всюду старый, с чистой совестью решила: можно записать — шестьдесят процентов износа. Пусть хозяева получат не только выплату за переноску, а еще и страховую стоимость и новый материал!