Память земли - [20]
Она тихо оделась и вышла. В хлеву отдавало теплой аммиачной сыростью, было темно и спокойно. Зойка стукнула о стену рогом, вздохнула навстречу хозяйке. Сытая красавица, драчливая, с пригнутым к глазу кривым рогом, сбитым в драке, она была гладкой и величественной, каких рисуют на плакатах. В темноте ее не было видно; Настасья наугад протянула руку, погладила голову Зойки, на ощупь любуясь, чувствуя под ладонью мигающий большой глаз. Она потрогала вымя, потом раздутый, с набрякшими венами живот коровы и села на чурбак у непритворенной двери. День предстоял трудный. Нужно будет неторопливо, спокойнее, чем всегда, решать вопросы в конторе, на фермах и просто среди улицы, где паникующие люди будут останавливать, требовать ответов и немедленных решений.
Настасья сидела не шевелясь. Она впервые со вчерашнего вечера отдыхала, была без свекрови, без членов правления и Дарьи, молча смотрела перед собой. Борзая сука Пальма, любимица покойного Алексея, просунулась со двора в дверную щель, терлась о руки, и под ее высокими лапами радостно крутился на снегу кутёк, прыгал неловко и мягко, точно в валенках.
В щель было видно: сонная Раиска выскакивала на мороз, мелькая белой рубашонкой, шкрябая огромными на ее ноге Тимкиными сапогами. Потом у двора вспыхнули и погасли фары, засигналил самосвал, приезжающий теперь по утрам за квартирантом, Солодом. Пальма зарычала, но Настасья тронула ее возле уха, придержала за шерсть. Квартирант — большой, закряжевший — сошел с крыльца так привычно, точно и крыльцо и двор были теперь его собственностью. Кашлянув, отщипнул с яблони веточку прочистить мундштук, спросил шофера:
— Как дорога в степи?
— А я не знаю, я в хуторе ночевал, — весело взлетел молодой пьяный тенорок. — Вот, Илья Андреевич, бабцы тут! Каз-зач-ки!.. У каждой сметана, курочка, что пожелаешь, — с радостной откровенностью выпившего, непривычного к выпивке человека хвастался парень. — Тут бабеночка одна! Ох же она и… — Голос понизился, зашептал что-то доверительное, горячее.
— Цыть! — оборвал квартирант. — Пусти баранку, пшел в кузов, кобель соплячий! Проветривайся. Ну!
Замолкший парень — слышно было по скрежету — громоздился в железный кузов, срывался ногами. Взвыл стартер, машина поехала. «Из монахов он, этот Солод, что ли?» — усмехнулась Настасья с презрительностью, потому что квартирант был ей противен и потому что хуторяне-казаки отродясь не упускали случая. Другое дело, что подзаборные бабенки — дряни, но мужчине — ему положено быть мужчиной.
В приотворенный хлев текла понизу стужа, схватывала изморозью влажный земляной пол. За площадью прогрохотали еще самосвалы, лязгая на всем ходу железными кузовами. Никогда в хуторе не бывало столько машин, а сейчас как посрывались с цепи — день и ночь мчали с Волго-Дона и на Волго-Дон.
Светало. Вышли индейки, зябко, точно брезгливо касаясь снега, начали выжидающе топтаться у балкона. К ним стали слетать с чердака лохмоногие Тимкины голуби. Со сна трещали крыльями, разминались в полете, а на посадке взметывали с земли шелуху и недоклеванное вчера просо. Любимый Тимкин голубь, старый, крутобокий, топал багровыми лапами по ступеням крыльца, отблескивал бронзовым — то зеленым, то розовым — отливом на шее. Настасья поднялась, вывела корову, чтоб почистить сарай, посыпала индейкам.
С улицы вошел старший мужнин брат — Андриан Щепетков. Хмуро пожелал доброго утра, показал глазами на корову:
— Это у тебя четвертым телком?
— Четвертым.
Андриан не начинал разговора во дворе, дожидаясь Настасью, чтоб идти в комнаты. В кухне за руку поздоровался с матерью, понял, что она уже все знает, спросил о здоровье и в шапке сел за стол. Бабка Поля лет десять уже не разгибала больную спину; для согреву носила на пояснице заячью шкурку мехом к телу. Стирала и стряпала на специально прилаженном низком ящике, а по двору ходила с двумя коротенькими, как чурки, вырезанными еще Алексеем посошками, и одной и другой рукой опираясь на посошок. Сейчас она стояла перед сидящим сыном, снизу вверх смотрела на него.
— Раздевайся. Подзакусишь? — сказала она.
— Не беспокойтеся, мама. Уже.
Он, как две вещи, положил на стол длинные рабочие руки с длинными и широкими, вылезшими из-под рукавов голяшками. Лицо — носатое, в редких глубоких оспинах — было сонным, не умытые, с белесью в углах глаза смотрели устало.
— Председатель! — Он поднял глаза на невестку. — Объясни мне про наши дела. Только, — он, словно отгораживаясь, приподнял ладонь, — за советскую власть не агитируй. Я за нее, как-нибудь, крови не жалел. Скажи мне правительство, что так требуется, — своими руками хутор подпалю. Понимаю, переселяться нужно. Только чего языками трепать, что это радость для нас? Прямо и говори, что жертва!
Андриан смотрел на мать, на сидящую Настасью, из-за спины которой настороженно выглядывала Раиска. С полминуты он поскребывал выпуклым, копытно-желтым ногтем доску и вдруг шарахнул по столу:
— А сорок тысяч кустов винограду — это что? Что я — харкнул на них и забыл? Да им по двести лет, это петровское еще, им на всем Дону цены нема, не сложишь! Кинули — и тоже радоваться?.. Кулачье недаром за них батьку закололо, знало, что́ у них отнимали!
Художественная сила книги рассказов «Человек в степи» известного советского писателя Владимира Фоменко, ее современность заключаются в том, что созданные в ней образы и поставленные проблемы не отошли в прошлое, а волнуют и сегодня, хотя речь в рассказах идет о людях и событиях первого трудного послевоенного года.Образы тружеников, новаторов сельского хозяйства — людей долга, беспокойных, ищущих, влюбленных в порученное им дело, пленяют читателя яркостью и самобытностью характеров.Колхозники, о которых пишет В.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.