Память - [12]

– Пойду освежусь, – ухмыльнулась Таура, через какое-то время оторвавшись от него. Она стянула с себя уже полу-расстегнутую серую форменную куртку.

– Желаю получить максимум удовольствия от этой роскошно обставленной ванной, – от души посоветовал он. – Самый что ни есть сибаритский набор оборудования, какого я не встречал со времен Посольских бань Станции Дин.

Он удалился к себе, чтобы сбросить форму со знаками различия и предаться приятнейшему ритуалу неспешной подготовки, а именно: удалить щетину депилаторием, помыться и сбрызнуться одеколоном. Таура заслуживает самого лучшего. И все время, какое она пожелает. Она так редко может сбросить личину сурового сержанта и открыть свою женскую сущность, которую робко прячет внутри. И, конечно же, она редко может доверить кому-то стоять на страже собственной уязвимости. Заколдованная Принцесса, вот как он думал о ней. «Похоже, все мы имеем скрытую сущность.»

Он завернулся на манер саронга в предварительно нагретое махровое полотенце и в нетерпеливом ожидании устроился на койке. Предвидела ли она, что они окажутся наедине в своем собственном мирке, и если да, то что за наряд вытащит она из своего чемодана на этот раз? Она настаивала на том, чтобы испробовать на нем все эти якобы сексуальные вещички, – похоже, и не осознавая, насколько она похожа на богиню, когда единственным ее одеянием служат струящиеся волосы. Ну, ладно, не струящиеся: предоставленные сами себе, они были склонны торчать непослушными жесткими завитками и щекотать ему нос, но Тауре и это шло. Майлз понадеялся, что она хотя бы сумела отделаться от той ужасающей розовой штуки с красными перьями. В прошлый раз потребовалась вся его тактичность, чтобы недвусмысленно дать ей понять: быть может, такой выбор цвета и фасона не подчеркивает наиболее выигрышные черты ее внешности, – и при этом никак, даже вскользь, не упомянуть ее вкус или личную привлекательность. Таура способна переломить его одной рукой, но он может убить ее словом. Нет, никогда.

Таура вернулась, и лицо Майлза засияло откровенным восторгом. На ней было что-то кремовое, атласное и блестяще-шелковистое. Метры ткани столь тонкой, что, приложив малейшее усилие, ее можно было бы протащить сквозь колечко. Сходство Тауры с богиней было деликатно подчеркнуто, а безмерное, столь важное для нее чувство собственного достоинства не пострадало. – О-о, великолепно! – протянул Майлз с неподдельным энтузиазмом.

– Ты и вправду так считаешь? – Она покрутилась перед ним. Волны шелка заколыхались вокруг нее, как и волны пряно-мускусного аромата, который, похоже проникал сквозь его ноздри прямо в мозжечок, нигде не задерживаясь по дороге. Когти на ее босых ногах не цокали по полу – она предусмотрительно подстригла и затупила их острые кончики, на ногах и на руках, а потом покрыла золотистым лаком. Ну, в этот раз у него не возникнет столь труднообъяснимой потребности в шовном материале или хирургическом клее.

Таура легла рядом, и их курьезная разница в росте исчезла. Теперь они наконец могли утолить до полного насыщения свою жажду человеческого – или почти человеческого – прикосновения, и никто им не мешал, никто не отпускал комментариев… Майлз мысленно ощетинился в защитной реакции при мысли о ком-то, наблюдающим за ними, о чьем-то внезапном грубом взрыве хохота или сарказме. Не потому ли он так остро реагирует, что нарушает свои собственные правила? Вряд ли кто-то посторонний мог бы понять их с Таурой отношения.

Да и понимает ли их он сам? Когда-то давно он пробормотал бы нечто насчет возбуждения, или одержимости скалолазанием – самой крутой сексуальной фантазии коротышки. Попозже – сказан бы про торжество жизни над смертью. А может быть, все еще проще.

Может, это просто любовь?

Уже много, много позже Майлз проснулся и принялся разглядывать спящую Тауру. Он пошевелился, но она не пробудилась ото сна мгновенно, как поступала обычно, побуждаемая заложенной в ней генетически программой, – и это говорило о мере ее доверия. Изо всех ее многочисленных и весьма завораживающих реакций эта – сон – казалась ему самой выразительной, если только знать ее глубоко скрытую историю.

Майлз изучал игру света и тени на ее длинном-длинном теле цвета слоновой кости, полускрытом изрядно помятой ими простыней. Он позволил своей ладони скользнуть надо всеми его изгибами, в нескольких сантиметрах от поверхности, словно паря на волнах лихорадочного жара, исходящего от золотистой кожи. Легкое движение ее дыхания заставляло тени колыхаться в танце. Это дыхание было, как всегда, чуть-чуть слишком быстрым, чуть-чуть слишком глубоким. Майлзу так хотелось замедлить его. Словно это не ее дни, а ее вдохи и выдохи сочтены, и когда она исчерпает весь запас…

Таура была последней живущей из своих собратьев-протитипов. Все они были генетически запрограммированы на короткую жизнь: отчасти, возможно, в качестве некоего механизма надежности, а отчасти – в попытке воспитать в них подобающее солдатам бесстрашие на основе из невнятной теории, что короткой жизнью легче жертвовать в бою, чем длинной. Майлз считал, что эти ученые ничего не понимали ни в бесстрашии, ни в жизни вообще. Когда суперсолдаты умирали, то умирали быстро, без продолжительных лет подагрической старости, постепенно приучающей их к мысли о смерти. Им доставалось лишь несколько недель, от силы месяцев, распада – столь же яростного, какой была их жизнь. Будто они были созданы, чтобы взлететь в пламени, а не скорчиться в бессилии. Майлз поглядел на тоненькие серебристые проблески в красноватой шевелюре Тауры. В прошлом году их еще не было.