Пальмы в долине Иордана - [4]

До последнего момента я не верила, что это случится, что он уедет без меня. Может, если бы он пал к моим ногам и умолял присоединиться, я бы и уступила, но умолять он не стал, и я гордо вернулась в Неве-Яаков к маме, еще не зная, как тяжко окажется привыкнуть жить без него.

Существование стало серым и скучным: работа — дом, дом — работа. Почти все знакомые были его друзьями, теперь некому было даже показать новые лаковые босоножки. Разумеется, исчезли из жизни и встречи с будущими кибуцниками.

Он звонит по вечерам из телефона-автомата, установленного перед входом в столовую.

— Саш, отзвони, у меня жетоны кончаются!

Я отзваниваю.

— Как ты там? — хочется услышать, что страдает, что жить без меня не может.

— Отлично! Гиват-Хаим — большой кибуц, несколько сот человек, у меня появилась куча новых знакомых. В нашем ядре уже человек двадцать, и все отличные ребята! (“И девчонки!” — ужасаюсь я).

Конечно, он спрашивает, когда же я, наконец, соберусь и перееду к нему. Я вздыхаю, мямлю и отодвигаю момент решения. Разговор часто заканчивается ссорой, я переживаю, если он долго потом не звонит. Самой до него дозвониться не просто — надо подгадать ко времени ужина, и просить того, кто поднимет трубку, войти в столовую, разыскать Рони и вызвать его к телефону. Поскольку Рони — новичок в кибуце, его почти никто не знает, и хотя всегда соглашаются идти искать, но то не могут найти, то его нет в столовой.

Мама выкладывает на стол счет за телефон, я понимаю намек и счет оплачиваю.

Через пару недель, стосковавшись до невозможности, я поехала навестить новоиспеченного хлебопашца. Где-то была надежда, что увидев меня, он перестанет упорствовать и вернется в Иерусалим.

Рони мне обрадовался. Гордо показывал хозяйство, водил в общую столовую, где вкусно кормили супом, курицей с рисом, салатами и десертом. Мы загорали на траве у бассейна, вечером танцевали и пили пиво в дискотеке, которую кибуц устраивал для волонтеров из Европы, и провели ночь на узкой койке в маленьком домике на зеленой лужайке. Сосед по комнате, Ури, деликатно нашел себе другое пристанище. Все знакомые меня радостно приветствовали, но ощущалось, что я уже не одна из группы, что у них образовались общие дела и жизнь, в которых я не участвую. Было грустно ощущать себя оставшейся в стороне. Возвращаясь в Иерусалим, я смотрела на капли дождя, стекавшие по окну автобуса, и невольно прислушивалась к радиотрансляции из Кемп-Дэвида о ходе израильско-египетских переговоров. Корреспондент предсказывал грядущие исторические перемены. Было приятно, что их принесет расцелованный знакомый старичок, но грусть не проходила. После краткого пребывания в кибуце особенно тяготило одиночество большого города и казалось, что лично мне, в отличие всей страны, будущее не обещает ничего хорошего. Стало ясно, что Рони в Иерусалим не вернется.

Раньше работы в переводческой конторе было очень много, а теперь, как назло, энциклопедия, над печатанием которой это заведение трудилось несколько лет подряд, завершена, не без моей помощи. Меня вызвала начальница, Маргалит, важная и строгая тетка.

— Саша, что вы собираетесь делать в будущем?

— Надеюсь работать здесь и дальше, мне очень нравится моя работа. — Я твердо решила не способствовать собственному увольнению.

— Мне кажется, что девушка ваших интеллектуальных способностей просто обязана пойти учиться! — Подозревать ее в заговоре с мамой, конечно, паранойя.

Маргалит — вдова, ее муж погиб в Шестидневной войне. Она осознает собственное значение и не скрывает превосходства над таким жалким существом, как я.

— Разумеется, я собираюсь поступать в университет, — нагло лгу я прямо в глаза душевной тетке. — Но сначала мне надо сдать пару недостающих экзаменов.

Маргалит барабанит пальцами по столу. Она старая, некрасивая и одинокая. Мне ее жалко, я надеюсь, что никогда не буду такой.

— Хорошо, мы вот что сделаем: мы вас переведем работать по часам! Это освободит вам время для учебы… Хотя, — спохватывается она, — очень часто получается, что работы становится не меньше, а даже больше!

Я пожимаю плечами, больше работы — больше денег и меньше времени для тоски.

— Ну и замечательно. Вам будут звонить, когда вы понадобитесь.

Вопреки радужным надеждам начальницы, по завершении энциклопедии работы для русскоязычной машинистки в конторе не прибавилось. Иногда, просидев два-три дня дома, я звоню сама. Вначале мне еще предлагают прийти на несколько часов, а потом все чаще говорят:

— Нет, Саш, сегодня ничего нет. На следующей неделе, может быть, будет. Вас тогда вызовут…

Я честно собиралась свободные дни использовать для изучения ивритской грамматики. Но с утра всегда казалось, что времени еще полным-полно, можно самую чуточку почитать Фейхтвангера, а там уж точно приняться за проклятые биньяны… Ближе к вечеру становилось ясно, что ломоносовские подвиги придется отложить до следующего утра. А ведь помимо грамматики требуется сдать и литературу. Собравшись с духом, решительно раскрываю томик стихов замечательного национального поэта Бялика. Ну, насколько трудным он может быть? Х-м-м… Нет, пожалуй, стоит начать с Ури-Цви Гринберга, тоже очень хороший поэт… Та-а-к… Может, вернуться к Бялику?… Но как-то сама собой в руках оказывается “Анжелика — маркиза ангелов”, а постылые Бялики и Гринберги отправляются пылиться под кровать… Все чаще приходит в голову, что так дальше жить нельзя, все непереносимее представить, что так вот, без любви, без работы, без денег, зато с сердитой мамой, скучно и бесцельно будет тянуться вся моя дальнейшая жизнь в этом Неве-Яакове.