На стадионе было уныло и пусто, и в безветренной тишине гулко лопались удары. Федотов, в сером пиджаке внакидку поверх тренировочного костюма, стоял за воротами и наблюдал за отработкой углового. Подавал маленький Демин, били - Гринин и незнакомый молодой форвард. У молодого получалось плохо: верхние мячи шли выше ворот, нижние вратарь легко забирал.
Немногочисленные зрители толпились вокруг, почтительно глядя на великого футболиста. Он мало изменился с тех пор, когда выбегал на поле стадиона в Черкизове под звуки марша «Зангезур» в глухо шипящих репродукторах, тотчас же забиваемые восторженным воем трибун. Тот же светло-каштановый завиток зачеса над крупным удлиненным лицом добросовестного рабочего, молча-, ливого и скромного, но знающего себе цену. Только теперь не светился он энергией борьбы, а поскучнел, погас. Он уже не играл, а считался тренером, но, по-видимому, тяготился обязанностями руководителя и воспитателя. Вот и теперь никак не мог понять, почему молодой форвард не может забить гол, и говорил ему с какой-то мягкой осторожностью, чуть ли не виновато: «Ты сложись, когда на мяч идешь… Сложись…» У того опять не получалось, и Федотов виновато озирался, будто ища поддержки.
Капитан Мерцаев ехал на стадион без всякого желания и по дороге предлагал выйти из трамвая, а у футбольного поля воспрянул и на Федотова смотрел с особенным интересом. Возникла у него и озорная смелость, позволившая заговорить со знаменитостью. Когда Федотов обернулся к нам, капитан сказал:
– В игре-то он хорош на распасах.
Федотов, как и все игроки ЦДКА, привык считать всех офицеров за своих и ответил серьезно и доверительно:
– Поле тоже не видит. Все коло себя, да коло себя, а поле не видит.
– Что с ним делать-то теперь? Так и будет на подхвате?
– Что делать? - переспросил Федотов.- А то и делать. Свою игру каждый должен искать. Свою игру.
Молодой форвард снова промахнулся, Федотов вышел на поле и опять начал растолковывать: «Сказано же, сложись, когда на мяч идешь…»
Его окружили игроки, и самые молодые смотрели на него теми глазами и с теми улыбками, какие предназначаются высокому начальству. «Сами показали бы, Григорий Иваныч. Пробили бы разок»,- подобострастно загудели они.
– Размяться бы… А, ладно. Подай, Леха, справа. Гринин пошел подавать, а Федотов, сбросив пиджак, сделал несколько шагов вперед, занимая излюбленное место в штрафной площадке, и теперь это были совсем другие шаги: экономно-быстрые, упругие, подчиненные особому ритму, в который он мгновенно вошел как музыкант, только что перебиравший ноты обыкновенными движениями, а по знаку дирижера отдавший свои руки во власть мелодии. И тело его напряглось, развернулось, и хотя он остался в той же позе - чуть ссутулясь и опустив руки, показалось, что все в нем изменилось, все приготовилось к резкому рывку вперед.
Мяч был подан прекрасно. Он еще круто снижался на штрафную площадку, а Федотов сдержанно-упругими, кошачьими движениями чуть перемещался, выбирая место, чтобы мяч падал точно на таком расстоянии от него, которое необходимо для разгона и удара. Несколько молниеносных шагов, крутой наклон - почти параллельно земле - и знаменитый пушечный удар. И сколько бы вы ни видели таких его ударов, каждый раз остаетесь неудовлетворенными, не понявшими, как это произошло, не увидевшими самого главного. А телевидения с замедленным повтором тогда не было…
А вечером мы втроем не спеша покуривали перед сном па садовой скамейке возле общежития. Мы - три холостяка: я, капитан Мерцаев и Левка Тучинский пока еще держались вместе. Изредка к нам присоединялся Иван Семаков, если ему удавалось увильнуть от семьи, а Вася Малков привез свою Лилю из Ленинграда, толстогубую решительную девицу, снял квартиру где-то очень далеко и, по-видимому, был очень далек и от счастья. Опытный Левка о Лиле отозвался категорически нелестно: «Я ее по глазам узнал. Такая же, как я: так и смотрит, что можно сделать».
Тополя над нами шумели порывисто, по-осеннему отчужденно, и нет ничего лучше в такой черный холодный вечер, как быть рядом с друзьями, потеснее придвинуться друг к другу, делиться папиросами и мыслями и говорить негромко, ненастойчиво, соглашаясь и понимая. Мы обсуждали федотовский удар.
– Как он меня поднял! - который уже раз восторженно повторял Мерцаев.- Он меня буквально воскресил! Как он собрался перед ударом! Помнишь? «Подай, Леха, справа!» А? Ребята! «Каждый должен найти свою игру!» Поняли вы, ребята?…
Наверное, в этот вечер Мерцаев испытывал нечто похожее на опьянение - такое ощущение возникает при избавлении от долгой мучительной боли: ощущение возвращенной радости бытия.
– Мне особенно понравилось, что он вмазал в ближний угол,- поддакнул и Левка.- Никаноров и не рып-нулся.
– Да, ты прав,- соглашался Мерцаев,- но главное не в футболе. Главное в том, что мы увидели человека, осуществляющего свою человеческую функцию, реализующего свою сущность. Дело не в том, что он футболист, а в том, что он человек. Можно быть великим футболистом или великим поваром - не в этом дело. Игра здесь лишь форма проявления. Человек играет только тогда, когда он в полном смысле человек, и он становится полноценным человеком лишь тогда, когда играет. Верно я цитирую? А?
