Пальмовые листья - [12]

Капитана Мерцаева Левка, естественно, побаивался, хотя пользовался неписаным мужским кодексом, охранявшим честь жены товарища, но позволявшим неограниченно судить его временную подругу. Вот Левка при всяком случае и цеплял Мерцаева. Капитан, как положено, отвечал с усмешкой мирной, иногда иронической. «Да, она девка темная,- соглашался капитан.- «Что делать?» Чернышевского нихт гелезен. Вчера «Падение Берлина» смотрели, и она всю дорогу спрашивала: «Это красные или белые?»

Каждую осень назначались тренировки к праздничному параду, и мы собирались на большой пустой площади перед академией, еще затемно, невыспавшиеся, недовольные; курили натощак «Беломор» и тормошили друг друга шутками, предназначенными отнюдь не для посторонних ушей.

Мы были при шашках с кожаными темляками и в сапогах со шпорами. Левка Тучинский и еще некоторые офицеры, продолжавшие традиции военного щегольства прошлых времен, пренебрегали казенными шпорами иделали себе на заказ тонкие, серебряные, с колесиками, выточенными из старых монет. У капитана Мерцаева шпоры были обычные, и он не любил с ними возиться, чтобы не цепляли асфальт, чтобы звонко щелкали при выполнении команд, когда резкими движениями каблук ударялся о каблук.

Помню, капитан выругался, поправляя в очередной раз эти шпоры, и риторически спросил: «Зачем это? Что это? Какая связь между уравнениями Максвелла и вот этим?» Левка, стоявший неподалеку, убежденно ответил: «Теперь тебе, Саша, шпоры нужнее, чем уравнения. Девки любят, чтобы звенело».

Лейтенант Малков ростом вышел на шеренгу впереди и то и дело оглядывался, прислушивался, пытался вступить в разговор. Наконец не вытерпел и выбрал момент, показавшийся ему удобным. «Саша! Саша! Капитан Мер-цаев! Подожди, я тебе объясню, Саша, физический смысл шпор и клинков,- крикнул он.- После тренировки объясню!»

Скомандовали: «Отставить разговоры!… Равняйсь! Смирно!» На площадь вышел духовой оркестр. Впереди несли серебряный бунчук с конским хвостом. Бунчук ритмично ходил вверх-вниз в такт старинному военному маршу, н отрешенно-торжественная мелодия захватывала нас и объединяла в традиционный мужской коллектив военного строя. Раздавались команды, освоенные на Руси с петровских времен, и наши парадные коробки в четком ритме маршировали мимо трибуны.

Полагалось всячески выражать недовольство «шагистикой», иронизировать над начальником курса - нашим полковником, не самым лучшим строевиком в Советской Армии, полагалось тщательно скрывать, что все мы любим военный строй, любим трубы и литавры, любим быть своими среди своих, а иначе незачем было бы и носить погоны. Меня, наверное, выдала какая-нибудь счастливая улыбка, когда взлетели над площадью и затрепетали между брусчаткой и камнями стен тонкие рвущиеся звуки «Прощания славянки». Сашка прощупал меня своим испытующе-лукавым взглядом и сказал: «А ведь ты - солдафон. Любишь раствориться в великом целом, как верноподданный пруссак?»- «Нет, Саша, у нас по-другому. Мы не растворяемся, а соединяемся».

Мерцаев тоже любил строй, но надевал добродушно-ироническую маску старшего брата, охотно участвующего в играх младшего. Когда отрабатывалась встреча начальника и к нам подъезжал генерал, мы должны были, застыв в положений «смирно», дружно кричать: «Здрай жлай тавай герал!» Однако некоторым, в том числе и Васе Малкову, почему-то очень хотелось внимательно разглядеть генерала, и они вертели головами, высовываясь из шеренг. Мерцаев раздраженно крикнул: «Эй ты! Блондин! Чего башкой вертишь? Неужели не понимаешь, как спереди смотрится?»

– А ведь ты, Саша, солдафон,- сказал я.

– Так он же портит строй,- ответил капитан и усмехнулся виновато и примирительно.

Начальству полагалось всегда быть недовольным нами. Только на генеральной репетиции накануне парада нас оценивали «удовлетворительно», а после самого праздника объявляли горячие благодарности за отличную строевую подготовку. На тренировках же после каждого прохождения мимо трибуны нам объявляли, что шага нет, равнения нет, выправки нет - в общем, говорили все то, что всегда говорят на строевых занятиях.

Мы вновь шагали вокруг площади, стояли, курили «Бе-ломор» и потихоньку ругали начальство. Потом снова раздавалась команда: «К торжественному маршу!» Командиры выходили вперед, и поднявшееся над зданием академии солнце высекало голубые молнии из обнажающихся командирских клинков. «Равнение направо! Шагом марш!» Правофланговым в нашей шеренге шел отличный строевик Левка Тучинский, и мы равнялись на него.

Становилось жарко, от голода и усталости мы становились молчаливыми и злыми, и если кто-то начинал проклинать парадную муштру, то теперь это говорилось искренне.

Часам к девяти, а то и к десяти, опустошенные и отяжелевшие, шли мы, наконец, в столовую, а затем - по аудиториям. Опутанные кожаными портупеями шашки в черных ножнах с блестящими медными рукоятками падали на столы рядом с конспектами, раскрытыми на новой странице, где уже было записано название очередной лекции: «Фазочастотная характеристика радиотехнической цепи».

– Вот, Саша, я тебе объясню смысл этих шпор и клинков,- сказал Вася, сосредоточенно вглядываясь куда-то вдаль, сквозь собеседника. Широкое лицо Малкова с полуоткрытым ртом казалось в этот момент детски наивным, довольным неизвестно чем, и глядя на него, самому хотелось улыбаться, хотя, может быть, и удивляясь мысленно: «И чему человек радуется?»