Палец на спуске - [53]

Таким образом, в трех подошедших один за другим автобусах прибыли три светила: в первом приехал пан Гавличек, во втором — Алоис Машин, а в последнем — пан Беранек.

— В какое время народ собирается в трактир?

— Сразу после обеда. Потом люди уходят кое-что сделать по дому, а к вечеру собираются снова.

Этот диалог пана Беранека с Алоисом позволял ему начать свои дела сразу после обеда.

— А как люди? — спросил пан Беранек.

— Вот на это времени немного не хватило.

Но на Алоиса пан Беранек не мог сердиться, так как тот приехал раньше условленного времени, а Алоис, наоборот, запоздал. А жаль. Пану Беранеку хотелось, чтобы люди были уже собраны. Ну ничего, это можно поправить. Сейчас они сидели вдвоем на кухне у Алоиса, не подозревая, что совершили ошибку, не зайдя сначала в трактир.

Дело в том, что в эту минуту там сидел в одиночестве пан Гавличек и с удовольствием поедал восхитительный гуляш. В это же самое время перед трактиром и по всей деревне начали развертываться удивительные события.

Заведующий почтой Ванек и учитель Ержабек, выслушав тираду пана Гавличека, тут же вышли. Он им выложил все, но они не знали, что ему ответить. Тем не менее, пока Ванек добирался до своей почты, он успел проинформировать всех жителей в южной части деревни. Учитель, путь которого оказался намного короче, поговорил, правда, всего с двумя гражданами из западной части деревни, но те хорошо знали методы действия «тихой почты», или передачи по цепочке. Об остальной части деревни позаботился трактирщик Цвекл. Поскольку пан Гавличек был не из местных, он вообще не обратил внимания на исчезновение Цвекла, и то обстоятельство, что его обслуживает симпатичная пани Цвеклова, ни о чем не сказало ему.

Ни один из этой троицы не был способен быстро и основательно все обдумать; для этого требовалось побольше голов. Такие головы нашлись, и в них завертелись, закрутились мысли — крупные и мелкие, незначительные и глобальные, в зависимости от того, кто и как смотрел на окружающий мир.

Первым сделал свое заключение Ладя Панда. Он посылал всех поцеловать то место, которое никак не назовешь некультурнее. Такая реакция была вульгарной и эгоистичной, но далеко не самой скверной в эти времена.

В противоположность Панде его коллега по работе в кормовом цехе Франта Ламач сразу смекнул, что наступил его час, час героического подвига. Он ненавидел Якуба Пешека вдвойне. Во-первых, за то, что Пешек не упускает случая, чтобы не позлословить насчет американского флага, вытатуированного на левой руке Ламача и оставшегося на память об участии в «странной войне». А главным образом потому, что еще в те времена, когда Франта был единоличником, Якуб заставил его платить аренду за собственный дом. А Ламач относился к тому типу людей, которые всякое проявление благодарности считают страшным оскорблением. Кроме того, он пришел к выводу, что собственный дом не имеет никакой ценности, а в Америке или в Швеции их может иметь каждый человек, причем с цветниками и бассейном. Ламач считал, что теперь наступило время расплаты.

Заведующая отделением фирмы «Еднота» Билкова, одна из неблагонадежных членов районного комитета, очень испугалась, узнав, что новый курс нынешней политики упирается в деда Якуба. Да, в комитете она действительно неблагонадежная. И все только потому, что родилась она в городе, выписывает из-за границы несколько журналов мод и считает себя образованнейшей женщиной. По этой причине она иногда голосует иначе, чем подсказывает ей рассудок. Ее двоюродная сестра была осуждена на два года за растрату. Подозрение пало и на Билкову, но дед Якуб за нее заступился, и это спасло ее. Он поверил человеку и, как потом было установлено, оказался прав. Вот почему она встревожилась, отвергла все намеки и в конце концов решила защищать Якуба. Если ее попросят. Да-да, попросят!

Королевская метаморфоза (назовем таким образом ту перемену, когда из слизистой гусеницы как по волшебству вдруг появляется изумительной красоты бабочка) произошла, однако, с агрономом Бурдой. Бурда — член парткома, имеющий правительственные награды (а в прошлом — крупный кулак, в свое время последним вступивший в кооператив).

Метаморфоза была тем более неожиданной, что назревала она долго и незаметно. Пепик Шпичка из-за вечного молчания и апатии Бурды считал его неблагонадежным. На заседаниях парткома Бурда обычно сидел без движения, словно изваяние. Создавалось впечатление, что он спит. Но в его голове зрели свои мысли. Как истинный расчетливый кулак, он действовал не торопясь. Как у истинного кулака, кулацкая жила прорастала в нем постепенно, но во всей своей силе и во всю ширь, так как он сумел собрать воедино свое кулацкое нутро, принадлежность к коммунистической партии и свои награды.

Когда настало время сбросить маску, для него это не составило особого труда, ведь перед ним был яркий пример в лице бывшего кулака, а теперь министра сельского хозяйства. Бурда почувствовал, как за спиной у него вырастают крылья.

После разговора с учителем Ержабеком, позволившего составить представление о температуре бржезанского политического климата, Бурда напыжился, маска слетела и из-под нее свету явился не кто иной, как адмирал. Он сам решил прийти в трактир к половине второго, а потом видно будет, что делать. Этот срок каким-то чудом стал известен всем заинтересованным лицам.