Палец на спуске - [51]
Итак, пан Гавличек представлял собой первую ласточку этой великой весны, вроде бы случайно залетевшую в Бржезаны, чтобы вместе со слетавшимися на помощь ему ястребами превратить весну в суровый декабрь.
— Да, конечно, мы знакомы с паном Машином, хотя встретились только вчера. Это очаровательный господин.
Ванек улыбнулся. Слово «очаровательный» вызвало в его сознании образ принарядившейся старушки.
— Так вы идете к нему в гости?
И тут пан Гавличек понял, что его подвергли допросу. Ему самому вся эта история тоже показалась удивительной: только вчера познакомились, а сегодня он идет к нему в гостя, не зная, вернулся тот домой или нет…
Отпив коньяку, он сначала посмаковал его, чтобы насладиться им, а потом подробно и с большим старанием рассказал обо всем: о том, что они пережили вчера вместе с Алоисом Машином, о том, что Алоис рассказал ему. Он сообщил, что сегодня к обеду из областного центра в Бржезаны прибывает очень важное лицо, а до его прибытия пан Машин обязан обойти своих знакомых и пригласить их на совещание. Необходимо будет наконец-то установить, кто на чьей стороне стоит, а также разоблачить и вывести на свет божий этого Якуба Пешека.
Обо всем этом пан Гавличек добросовестно рассказал. С первых же слов он обрел приподнятое расположение духа, поддержанию которого способствовало то, что он не обращал внимания на окружающих, не видел, как они относятся к его речи, какой отзвук она находит у слушателей. Пан Гавличек вновь почувствовал себя словно в своем кругу, где остроумно перемывались косточки «чужих» людей или строились прогнозы насчет их дальнейшей судьбы, но делалось это так тонко, что достаточно ему было шевельнуть пальцем, как все наговоры на человека забывались и к нему вновь можно было обращаться, надев личину друга и товарища.
Пан Гавличек забыл о том, что время, текущее в эти приятные для него минуты, отсчитывает свои секунды безотносительно к его расположению духа. Разбалтывая вещи, сути и значения которых он не совсем понимал, он был похож на жалкого, глупенького чижика, звонко распевающего песни.
Все его три слушателя (трактирщик Цвекл тоже стоял в оцепенении возле пивного крана и жадно ловил каждое его слово) быстро привыкли к необычному тону речей пана Гавличека, но все более приходили в удивление от их содержания. Тут уже не пахло высокой политикой, при которой — в промежутках между двумя посещениями туалета — творятся чудеса и которая венчается звоном бокалов. Тут нет такого приятного волнения, которое вызывают происходящие где-то события, когда мы можем давать столь прекрасные советы и даже искренне возмущаться и отводить себе душу жалобами, что к нашему голосу не прислушались. Нет здесь ничего похожего и на футбольные матчи, где можно вволю накричаться, забравшись в самые последние ряды.
Все, о чем рассказал пан Гавличек, все предсказанные им события будут происходить именно тут, в Бржезанах, и они вовлекут в свою орбиту каждого жителя. Каждому придется, хочешь или не хочешь, раскрыть свою душу, показать, чем он дышит, а самое скверное — придется что-то делать.
— Вот почему меня удивляет, что пана Алоиса Машина до сих пор здесь нет.
Этими словами пан Гавличек завершил свою речь, и в комнате установилась тишина. Его речь таила в себе признаки недобрых событий, которые рано или поздно должны произойти.
Трактирщик Цвекл начал хлопотать возле пивного крана, заведующий почтой Ванек и учитель Ержабек, словно сговорившись, сделали вид, что рассказ гостя интересно было послушать, но относился он не к ним, а к кому-то другому. Эта картина снова повергла пана Гавличека в изумление, но он промолчал.
Всем находившимся в трактире, как и всем отсутствовавшим, оставалось совсем немного времени, буквально считанные часы, чтобы подумать или хотя бы бегло осмотреться вокруг и нащупать что-то нужное.
Времени для отступления или для выбора совершенно новых путей уже не было.
ПАЛЕЦ НА СПУСКЕ
Войдя в теплушку, где в углу на койке отдыхал майор Носек, Вацлав сразу же попросил дневального принести чашку кофе. Затем он сел и запрокинул руки за голову. Когда прошло минут двадцать, Вацлав снова крикнул дневального — упитанного русоволосого солдата в блузе с короткими рукавами — и спросил, где же кофе. Тот небрежно встал в стойку «смирно» и пролепетал, что он идиот и совсем об этом забыл. Менее чем через минуту кофе был готов.
Майор Носек на эту сцену никак не среагировал. Как обычно, он лежал на спине на своей плоской кровати без подушки, вытянув руки вдоль туловища, и смотрел в потолок. В таком положении он был способен лежать часами. Летчики, заступающие с ним на дежурство, готовы были биться об заклад, что он будет весь день молчать или, наоборот, без умолку болтать. Под этим подразумевалось такое настроение майора, когда он примерно через каждые полчаса изрекает одну-две мысли, причем в форме риторического вопроса. Желающие задумывались над этими вопросами, а нежелающие пропускали их мимо ушей. Таким образом майор Носек философствовал до тех пор, пока не наступало время его старта.
«Сегодня он, видимо, будет молчать», — подумал Вацлав, и это было бы ему кстати. Все его попытки избавиться от чувства неуверенности оказывались успешными только тогда, когда он оставался один. Стоило выйти из дому, увидеть людей, небо, как опять начинал трещать затылок.
