Палец на спуске - [49]

— Нет.

Полковник не посчитал нужным давать какие-либо пояснения. Майор Марван поправлял в это время складки на брюках, а майор Винарж безучастно разглядывал часы.

— Разрешите узнать почему? — спросил наконец майор Некуда топом петуха, оказавшегося в плотном окружении кур.

— Во-первых, если вас уполномочили вышестоящие инстанции, то я об этом должен был бы знать. Я полагаю, что вы не первый день в армии, товарищ майор. Во-вторых, подполковник Пешек вскоре заступает на боевое дежурство. Если вам не ясно, что это означает, я вам скажу: у нас боевое дежурство заключается в охране западной границы и суверенного пространства от империалистических нарушителей. Все остальное для нас имеет второстепенное значение. Для нас, товарищ майор, все остальное имеет второстепенное значение. Вы поняли меня, товарищ майор?

Майор Некуда от злости позеленел:

— Хорошо! Но я надеюсь, что вы выполните мое пожелание. Крайний срок — завтра, то есть двадцать первого августа, товарищ полковник. Мне необходима ясность. В противном случае я буду вынужден доложить, и тогда не исключено, что сюда приедет более многочисленная группа, которая, видимо, будет более любознательной.

Полковнику Каркошу захотелось крикнуть: «Проваливай!», но он, вроде бы невпопад, только и проговорил:

— Вы можете идти, товарищ майор…

Майор Винарж долго раздумывал, прежде чем решил, что было бы неправильным оставить Вацлава Пешека в неведении. Хотя Вацлав и заступает на дежурство и ему не следует волноваться, но он, в конце концов, не ребенок.

Когда майор встретил его накануне дежурства, они радостно похлопали друг друга по плечу. Винарж извинился за вчерашнее вторжение на квартиру Вацлава, а потом рассказал о миссии майора Некуды и о любопытной беседе в кабинете начальника штаба.

Вацлав поблагодарил и если и проявил некоторое удивление, то не потому, что у него зашалили нервы, а оттого, что пятнадцать минут назад существенную часть этой беседы изложил ему сам полковник Каркош, а затем отдельные пикантные детали всей истории пересказал ефрейтор Полачек, который второй день, как хорек, ходил по следам Некуды в полку и в штабе.

Около половины одиннадцатого утра в бржезанский трактир вошел заведующий почтой Ванек. Хотя он около часа специально ждал, чтобы не оказаться первым, трактир был еще пустым. Не беда! Настало великое время, и дела в маленьком почтовом отделении и без него идут своим чередом. Разве он виноват, что среди ящиков, полок, телефонов и барьеров ему плохо думается? А подумать есть о чем. Вчера перед трактиром Пепик Шпичка сказал ему:

— Ищи свое место, чернильная душа, и не воображай, будто тебе, если у тебя сегодня улыбка до ушей, достаточно будет твоих слов, чтобы наша песенка оказалась спетой. Подумай, на чьей ты стороне. Времени для этого у тебя немного.

Ванек знает, что Шпичка способен в течение дня наговорить целую кучу подобных фраз, но он умеет и молчать, и тогда уж не вырвешься из его цепких лап.

Но с чего, собственно, Ванек должен начать свои размышления? Может быть, с того, что он тоже принадлежит к интеллигенции? Весной, когда он впервые осознал это и подписался на газету «Литерарни листы», ему казалось, что туман над бржезанской речкой рассеивается и, словно в сказке, появляются очертания Градчан[7]. Да, тяжелая задача, сам черт не разберет!

Вскоре в трактире появился Ладя Панда, разодетый на этот раз, как пижон. Но толку от этого мало, с ним о дельных вещах все равно не поговоришь.

Минут через пятнадцать пришел учитель Ержабек. Сейчас еще продолжались каникулы, и этот черт здорово устроился, вроде старого холостяка: заявится в трактир часов в одиннадцать, закажет зельц с луком, и вряд ли кто возьмется утверждать, что у него хватит сил просидеть до обеда без пива.

И сейчас учитель выпил первую кружку до того, как подали зельц. Потом стал аккуратно отрезать по небольшому кусочку, сосредоточенно накладывал на них колечки лука и молча жевал.

О, как хотелось Ванеку узнать, что говорил Ержабеку вчера возле трактира этот жук Шпичка! Впрочем, для чего Ванеку все это вдруг понадобилось? Ванек был зол сам на себя. «Во-первых, что особого Шпичка мог сказать учителю? Наверное, все то же самое. Ну, а если и сказал что другое, так на то он и учитель. Хотя вряд ли этот Шпичка способен на многое. Во-вторых, и это главное, с какой стати Шпичка так меня занимает? Почему я вообще принимаю всерьез этого болвана, который даже считать как следует не умеет?»

Шпичка, конечно, умел считать. По примеру своего отца он по окончании школы работал на керамической фабрике, где ежедневно через его руки проходили тысячи облицовочных плит. Но после недавних выборов эта профессия опротивела Шпичке.

Совет национального комитета и комитет партийной организации имели в своем составе по девять членов. Но, как это часто бывает на селе, избраны в эти органы были одни и те же лица. Один человек был только членом национального комитета, а другой — только комитета партийной организации. На совместном заседании, таким образом, присутствовали одиннадцать человек. Шпичка, как председатель, руководил совместным заседанием. Вначале с нетерпением, а затем и с раздражением он ожидал, пока соберутся эти одиннадцать человек.