Палец на спуске - [11]

— Так, по-твоему, речь идет только об этом?

Как по команде, встали несколько человек и заговорили одновременно:

— Конечно, о другом! Теперь очередь за нами! Вы об этом еще ничего не слышали? Вы действительно не знаете, чего хотим мы и в чем упрекаем вас? Непостижимо…

— И кажется, не понимает этого и пан редактор Машин!..

Ярослав робко осмотрелся. Директор радиостудии, энергично размахивая руками, утихомиривал людей. Спокойная речь Ярослава послужила только для того, чтобы публика набралась духу для решающего наступления.

Якуб сидел и ничего больше уже не слушал. Он смотрел на то, что делалось вокруг него, как на нечто такое, что уже давным-давно прошло. Когда наконец в зале стало тихо, он произнес:

— Могу ли я сказать перед микрофоном?

И об этом было заранее договорено, поэтому возгласов протеста не последовало. Мелькнуло только несколько усмешек.

Якуб встал, и человек с бархатной кожей отвел его в пустой кабинет.

— Вам придется подождать около часа. Мы не имеем права прерывать центральные передачи. Располагайтесь здесь удобнее, а когда подойдет время, за вами придут.

Оставшись в одиночестве, Якуб решил, что ради этой минуты, когда он будет говорить по радио, он забудет обо всем, что здесь говорилось. Он начал подбирать слова для своего выступления.

Директор радиостудии, человек с бархатной кожей, вернулся в зимний сад, где остались несколько человек. Он подошел к Ярославу, который стоял рядом со своим отцом:

— Прости, но ты сам видел, что по-другому поступить было невозможно. — И сразу отошел к другой группе.

Ярослав устало улыбнулся. Улыбался и Лойза Машин, но и его улыбка была далеко не победная. От поразительного непостоянства и неуверенности, сквозящей из глаз, что характерно для взгляда преследуемого щенка, Лойза уже никогда не избавится. Итак, по его улыбке можно было понять, что он удовлетворен только частично и что его жизнь, полная обид, лишений и унижений, оплачена не полностью. Жизнь, которая определилась с самого начала, но которая не имеет смысла.

— Поговорим в другом месте, — сказал Ярослав, и они вышли из помещения.

КОГДА ЛЕТЧИК НЕ СЛЫШИТ ФАЗАНОВ

Еще мальчиком Вацлав заметил, что бывают дни, когда все валится из рук. Напрасно потом ищешь причины, напрасно вспоминаешь, когда на прошлой неделе ты совершил ошибку, которая, как в задаче со многими неизвестными, проявляется в самый последний момент. Причину все равно не найдешь и в конце концов придешь к мысли, что такой неудачный день по закону логики не должен был наступить.

Но есть и такие дни, которых ожидаешь со страхом и о которых хорошо знаешь, что они будут выделяться, словно старый ботинок, повешенный на белой стене. Таким отвратительным днем, ожидаемым с тупой безнадежностью, для Вацлава был вчерашний день. С утра и до вечера он открывал и закрывал двери кабинетов врачей-специалистов. Ни один из них не произнес хотя бы одно слово, которое могло бы обеспокоить. Но из сотен осмотров и контролей, которые Вацлав пережил, он научился слышать и то, о чем не говорят: неожиданный взгляд от прибора на лицо Вацлава, немного затянувшийся рассмотр кардиограммы, необычное молчание при виде ничего не значащего слова. Ни один из этих серьезных людей не скажет ничего лишнего — только результаты, выданные прибором или сделанные на основе собственного умозаключения. Но Вацлав хорошо знает, что когда имеется в виду организм военного летчика, то и небольшое отклонение от нормы, которое не имеет названия, которое и слова-то не заслуживает, означает больше, чем это могут понять люди, рожденные ходить по земле.

Начальник штаба майор Марван взялся за ручку управления самолетом в последний раз в тридцать пять лет. Вацлаву Пешеку тридцать девять. В последнее время у него несколько раз случалось головокружение, а сердце при этом сжималось от страха. Это никогда не продолжалось больше секунды, но за секунду самолет пролетает четыреста метров. Секунда может быть в четыреста раз длиннее смерти.

Консилиум высказал свое решение. Через неделю осмотр будет повторен.

Через шесть дней после этого момента Вацлав может в последний раз сесть в самолет. Может! Что означает это слово? Приученный мыслить по-военному, мозг Вацлава уже давно отвык к односложным приказам примешивать чувства и пустые надежды. Вацлав уже прочувствовал, что словечко «может» имеет длину как раз шесть дней.

О здоровье, конечно, беспокоиться нечего. С болезнями, из-за которых летчика снимают с летной работы, на земле можно жить до ста лет. Человек просто не замечает, что у него не все в порядке. Но как будет жить летчик? Куда же деть эти прожитые до сих пор двадцать лет?

Сегодня Вацлав идет на работу пешком. Из военного городка до контрольно-пропускного пункта два километра, оттуда до штаба — еще два километра. Он хочет поразмышлять, а при ходьбе, как известно, хорошо думается. Только вот голова какая-то пустая и открытая, как проветриваемая квартира, в которой побывали заядлые курильщики. Мысли мечутся, некоторые из них выпрыгивают будто из настежь открытых окон. Вацлав начинает думать о жене Милене и о том, каким сегодняшний день будет для нее, так как Милена уже сейчас, в эту минуту, уезжает в районный центр на осмотр к пожилому врачу-гинекологу, а соседки, наверное, и завтра будут шептаться о том, почему эти двое при таких-то деньгах не имеют детей. Вацлав вспоминает о том, что во второй половине дня он будет руководить подготовкой к завтрашнему летному дню третьей эскадрильи. Боже мой, может, это будет последний летный день. Как всегда, будет сидеть в теплушке и командир, пряча зажженную трубку в левом кармане комбинезона, и ждать команды со стартового командного пункта для посадки в самолет. А так как Вацлав уже долго не был у своего отца Якуба, в голове у него мелькнула мысль, которая подействовала на него как резкий крик летучей мыши — сколько же за это лето всего произошло! Перед глазами всплыл образ сестры Марии, муж которой в последнее время все чаще и чаще выступает по радио… Мысли прыгают, но нет, это не размышление…