Палачи и жертвы - [44]

В октябре того же 1951 года был на обеде у Председателя Совета Министров Грузинской ССР З. Н. Чхубианишвили, устроенном в честь Л. Ф. Цанава и посла СССР в Румынии С. И. Кавтарадзе. Гостей было много, но Цанава торопился к поезду и рано уехал, а вместе с ним разъехались и другие. Проводив Цанава на вокзал, я вернулся обратно в семью Чхубианишвили вместе с бывшим (тогда действующим. — К. С.) заместителем министра внутренних дел республики К. П. Бзиава. Вернувшись, я застал за столом С. И. Кавтарадзе, Председателя Президиума Верховного Совета Грузии В. Б. Гогуа, секретаря ЦК КП(б) Грузии Р. С. Шадури и самого хозяина дома Чхубианишвили. Будучи выпившим, я допустил грубую ошибку, непростительную мне как чекисту, выразившуюся в том, что из хвастовства выболтал о беседе с И. В. Сталиным по вопросу засылки людей в Турцию для диверсионных и террористических целей и об усилении охраны границы.

На второй день я очень сожалел, переживал свою оплошность, хотел обойти всех товарищей и предупредить, чтобы ни один из них не огласил моих слов, но подумал, что это будет хуже, и успокоил себя тем, что все они — ответственные руководящие работники и знают, что о таких вещах говорить нельзя.

В декабре 1951 года А. И. Мгеладзе, будучи в Тбилиси, зашел ко мне в МГБ и показал рапорт Бзиава на имя министра госбезопасности СССР С. Д. Игнатьева с подробным изложением моего проступка. Игнатьев, оказывается, направил Вождю рапорт Бзиава, а Вождь передал его Мгеладзе с поручением ознакомить меня, а затем в моем же присутствии сжечь.

Я был убит как своим проступком, так — еще больше — великодушием Вождя, что он простил мне такую мою серьезную вину, и долго переживал…»

Отвлечемся от душевных переживаний Рухадзе и попытаемся оценить достоверность его исповеди. В основном он написал правду, но отнюдь не всю, потому что чего–то так и не понял до конца, а в чем–то, как обычно, хитрил, выдавая себя за простака, который далек от всяческих интриг. Между тем череда экстраординарных событий, развернувшихся после памятного обеда у Сталина, в известной степени явилась следствием замысла Рухадзе.

Отмотаем назад катушку времени, вернемся в 1948 год, когда Рухадзе стал министром госбезопасности, вникнем в расстановку сил, между которыми он оказался, и воспроизведем ход его мыслей. Назначили его против воли Абакумова, стало быть, на поддержку Москвы рассчитывать не приходится, наоборот, жди оттуда подвоха, а это, в свою очередь, означает, что нужно делать ставку на местную власть, на Чарквиани, другого варианта вроде бы нет. Но и здесь, в Грузии, для него не все так безоблачно, как кажется на первый взгляд. Пусть Чарквиани стоит за него горой, но есть еще старый враг Рапава, переброшенный на пост министра юстиции, есть родной брат Рапа- вы, заместитель прокурора республики, вокруг них группируются разные темные людишки, недовольные выдвижением Рухадзе, и есть, наконец, второй секретарь ЦК КП(б) Грузии Барамия, с которым у Рухадзе скверные отношения и который негласно поддерживает оппозицию в МГБ. В этих условиях всецело полагаться только на Чарквиани легкомысленно — что будет с ним, Рухадзе, если Чарквиани вдруг турнут из ЦК? И тогда Рухадзе начинает как бы невзначай заигрывать с Мгеладзе, зная, что тот близок к Сталину. Особым умом Рухадзе, как мы уже убедились, не отличался, а хитрости ему было не занимать, — и он в застольных беседах с партийным властелином Абхазии выказывает полнейшую доверительность, допускает кое–какие проговорки, мелкую утечку информации и т. п. Словом, закидывает несколько удочек с живцами и терпеливо ждет поклевки. Длительное время поплавки не колышатся, крупной рыбой не пахнет, а затем один из них камнем уходит в воду — Рухадзе вызывают в Цхалтубо к Сталину. Он точно не знает, кому обязан этим, но, как вскоре выяснилось, порадел о нем Мгеладзе, у которого тоже был свой расчет — спихнуть Чарквиани, чтобы занять его место.

Рухадзе понравился Сталину, вернее сказать, показался в принципе пригодным для выполнения той серьезной задачи, что уже оформилась в мозгу живого классика марксизма–ленинизма. Но Сталин не спешил посвящать Рухадзе в тонкости и решил присмотреться к нему, прикинуть, достоин ли он доверия. Сталин говорит с ним о том о сем, и Рухадзе не в состоянии уловить переломный момент разговора — когда Вождь вдруг спросил, откуда он родом. Рухадзе происходил из Восточной Грузии, был уроженцем Гардабанского района, что как нельзя лучше устраивало Сталина. Зато Рухадзе мгновенно усек иронию Вождя по отношению к мегрельцам, и когда тот спросил о Рапаве — что он теперь делает? — находчиво пояснил: «Подстрекает работников госбезопасности из числа зугдидцев и абашцев писать кляузы на новое руководство».

Их Цхалтубо Сталин перебрался в Ахали—Афони, 3 ноября 1951 года позвонил Рухадзе и без обиняков спросил: «Говорили ли вы Мгеладзе, что Барамия покровительствовал взяточнику, бывшему прокурору Сухуми Гвасалии, и добился его освобождения?» Рухадзе подтвердил, что такой разговор имел место: год назад он, будучи в Сухуми, возмущался поведением Барамии в деле Г васалии, расспрашивал о подробностях и довел до сведения Мгеладзе, что прокурор республики Шония не намерен вносить протест, потому что Гвасалия под надежной защитой Барамии. Тогда Сталин недовольно спросил: «А почему вы это не сказали, когда были у меня?» Рухадзе ответил, что, мол, не пришлось к слову. «Я не ожидал, что вы из трусливых. Напишите и пришлите мне все, что вы знаете по этому поводу», — и Сталин повесил трубку.