Палаццо Волкофф. Мемуары художника - [45]

Так было во времена Плутарха, и это же мы видим сегодня. Борьба, разочарования и страдания, которые последуют за этим несчастным временем, неизбежны. Быть готовым ко всему и ждать — единственное разумное занятие. Любой паллиатив только замедлит лечение. Ввязаться в борьбу против этих идей не помогло бы, но я всё равно сделал бы это ради любви к товарищескому делу и вообще, чтобы быть в курсе — Mitmachen[170], как говорят немцы. Но теперь мое здоровье не позволит мне это сделать, и у меня действительно нет физических сил, чтобы приехать к вам. Часто спрашиваю себя, хватит ли у меня сил снова заняться картинами, так как я очень устал…»

Реликвии Екатерины II

Одной из вещей, которая наполнила мое сердце радостью, был маленький кабинет, где хранились предметы, принадлежавшие императрице Екатерине II. Их насчитывалось около двадцати, включая личные вещи, такие как рубашка, полковые брюки, две ее любимые прогулочные трости, но самым интересным из всего была изысканная шкатулка с аксессуарами для грима.

Я сразу должен объяснить источник происхождения данной коллекции. В то время, когда тело скончавшейся императрицы торжественно возлежало в ее покоях, окруженное сановниками двора, два ее пажа стояли на страже. Когда тело унесли в сопровождении всей ее свиты, эти два пажа, движимые глубоким поклонением своей императрице, взяли себе на память о ней некоторые бесценные реликвии из ее покоев. Одним из этих пажей был князь Голицын[171], от которого жена моего дяди — княжна Голицына[172] — унаследовала их. Не помню, была ли моя тетя его внучкой или племянницей.

Мой дед Муромцев[173], когда создавал опись имущества для завещания, имел каталог этих вещей, зарегистрированный Сенатом, поэтому они не могли быть ни проданными, ни забранными из усадьбы Баловнёво[174].

Владимирская церковь в Баловнёво

В 1905 году, когда революционные банды крушили Россию, мы уехали за границу. Мы остановились в Петербурге, и я попросил свою дочь поехать со своей горничной в деревню и забрать вещи императрицы Екатерины и привезти их в Петербург, чтобы мы затем забрали их с собой. Мы повелели ей никому ничего не говорить об этом, так как я боялся, что крестьяне, знавшие, конечно же, о существовании этих предметов, будут протестовать и решат, что они имеют на них право, в соответствии с их новыми идеями.

Екатерина II послала моему деду великолепную Библию для церкви, которую он построил[175], и крестьяне знали об этом, поскольку видели ее каждое воскресенье в руках дьякона.

Эту маленькую коллекцию в итоге мы перевезли в Венецию.

Но если нам удалось сбежать от революции в России, то нам не удалось избежать войны в Италии, и эти драгоценные реликвии оказались в опасности, когда бомбы падали на Венецию, поэтому мы были вынуждены отвезти их в Швейцарию, где они были помещены в сейф банка «Vaudois» в Лозанне.

Смерть жены

Осенью 1908 года мы поехали, как обычно, заграницу, но в этот раз мы задержались в Венеции, потому что моя жена серьезно заболела. Ее ужасно беспокоили боли в печени. Ни врачи Венеции, ни знаменитый Мурри из Болоньи не могли помочь ей. Я попросил прославленного немецкого врача того времени, которого называли «великим Мюллером» приехать из Мюнхена. Он пробыл два дня в Венеции, чтобы посмотреть жену, но даже он не мог прийти к какому-либо заключению — не определив ни причину болезни, ни метод лечения. Страдания моей жены и мое собственное беспокойство довели меня до того, что я и сам заболел, и моему сыну пришлось положить меня в больницу в Берне. Меня лечили там пять недель, после чего, как сказали врачи, мне нужно было сменить климат и меня отправили в Веве.

Состояние моей жены не улучшалось, и я послал моего швейцарского врача в Венецию в карете скорой помощи, в которой она, моя дочь и их горничная поехали в Лозанну, чтобы проконсультироваться с доктором Ру. Когда моя жена приехала, он заключил, что операция была невозможной и посоветовал нам дать ей спокойный отдых на несколько недель или месяцев, и потом, позднее, он решил бы, можно ли что-то сделать. Поэтому мы отвезли ее в домик в Сонзье, в семистах метрах над уровнем моря, и там мы пробыли все вместе несколько недель. Лихорадка, однако, не уменьшалась, и больной становилось всё хуже. Я послал за профессором Бардом в Женеву, но и он ничего не мог сделать: не оставалось никакой надежды, кроме как на операцию. Мы решили отвезти ее в больницу в Лозанне, а моя дочь и я остановились в ближайшем отеле Бо-Сежур.

Семейный склеп Волковых-Муромцевых в Баловнёво

После недели ожидания, доктор Ру, консультируясь с доктором Демьевилем, решил попробовать попытаться определить состояние печени, но ночью того же дня нас спешно разбудили — моя жена была без сознания и умирала, сраженная эмболией. Она скончалась, не узнав нас.

Мы поместили ее тело на время в крипту православной церкви в Женеве, а потом забрали в Баловнёво, где похоронили временно на церковном кладбище. Вскоре строительство усыпальницы было завершено, и мы перевезли туда ее прах.

Флоренция (1918)

Будучи в 1918 году во Флоренции я получил такую телеграмму: «Баловнёвская усадьба, мастерские, винокуренные заводы — всё полностью уничтожено. Мебель и инвентарь сожжены. Винные спирты похищены, земля захвачена Аграрным комитетом. — Соколов