Палаццо Дарио - [80]

– У него красивая шея, – сказала жена графа Гримани, глотнув ртом воздух, – видимо, от гребли.

Радомир посадил Примо рядом с австрийской баронессой. Ванда готова была его придушить. Она слышала, как баронесса сказала:

– Вы гондольер? Нет? Как романтично!

Благодаря случившейся паузе Радомир решил отделаться от неприятной темы и привлечь к себе всеобщее внимание, вырвав эстафету из рук своего тайного соперника, графа Морозини. Он с наслаждением заговорил о Палаццо Дарио, о последних сеансах по изгнанию проклятия, о том, что рука рока, лежащего на дворце, дотянулась даже до мужского туалета на рыбном рынке, где арестовали мага Александра, и о плохом дизайнерском вкусе его – Радомира, который, по мнению госпожи Лидии, и притягивает злых духов.

– О, если бы все неуспокоенные души, обитающие в Палаццо Дарио, могли заговорить! – воскликнула советница по налогам, впервые за весь вечер, который она проводила, неторопливо вычищая пепельницы.

– В этом дворце могли жить и куртизанки, – сказала президент Фонда Палладио, мечтательно улыбнувшись Примо и не замечая красноречивого взгляда своего мужа. – Может быть, сама Вероника Франко, которая провела ночь с Генрихом IIl Французским во время его приезда в Венецию. Она увлекла его.

– Откуда ты знаешь? – спросил ее муж.

– Это известно всем! – резко ответила она.

– Она была одной из самых блестящих поэтесс Венеции, – сказал Морозини, восстанавливая свою репутацию ученого-исследователя. – Она была, позвольте заметить, любовницей трех моих предков: у нее была связь с Маффио Морозини, непристойным поэтом, все началось с литературного спора, в котором она победила; с его братом – Доменико Морозини, конгениальным поэтом, она была его протеже, и с его кузеном – дипломатом Марко Морозини.

– Со всеми тремя вместе? – взволнованно спросила советница по налогам, но Морозини не обратил на нее внимания.

– Была ведь еще куртизанка, которая посоветовала Жан Жаку Руссо бросить женщин и заняться математикой, – заметила жена графа Гримани и бросила кокетливый взгляд на Примо. – А у вас в семье были куртизанки?

– Разумеется, были, – ответил Примо к удивлению Ванды.. – Как же ее звали… Камидлета дель Орсо. Она, случайно, не за одного из Гримани вышла замуж?

– Нет! – возмутился граф Гримани, словно оскорбили его любимую тетушку. – Вы путаете с семьей Цорци.

Разговор о куртизанках мог перерасти в скандал, и Радомир дал знак оркестру. Играли танго, вальсы и мазурки, постепенно танцевальное пространство все заполнилось парами. Гримани танцевал, двигаясь так, будто старался стереть прилипшую к подошве жвачку. Он шаркал ногами по полу, но, как видно, жвачка отставать не хотела. Графиня Гримани, высоко поднимая руки, двигала кистями из стороны в сторону, выкручивая невидимые лампочки. Владелец древесного питомника танцевал пасодобль с синьорой Костанцо, забыв свои антивенецианские настроения. Театральный декоратор Костанцо танцевал квикстеп с вдовой Пиньятти, вальс с президентом Фонда Палладио и танго с Вандой.

Во время танго Ванда услышала – Костанцо именно в этот момент опрокинул ее так, что она, казалось, стукнется головой об пол – как низенькая маленькая австрийская баронесса сказала Примо: «Венеция всегда Венеция» и пригласила его танцевать. И Примо не только не отказался, но еще и улыбнулся в ответ. Какой-то дурацкой улыбкой, подумала Ванда. Неужели он не видел, как баронесса походила на морской огурец? Радомир тоже улыбался ликующей улыбкой. Слегка преждевременно, решила Ванда.

И тут с потолка сорвалась люстра.

23

О том, какую роль может сыграть люстра для коронарных сосудов сердца

Такой Радомир не мог представить себе свою кончину. Просто в одночасье уйти из жизни? Не объявляя об этом всему миру, без драматургии? Оказаться свечой, которую загасили незримым мановением. Знай он об этом, он был бы возмущен.

Ванда в полной растерянности сидела около своего мертвого дяди. Все формальности были закончены. Врач подтвердил факт кончины и посоветовал из-за сентябрьской жары похоронить Радомира в течение двух дней. Ванда, возможно, ждала, что он вот-вот еще раз поднимется и сядет в своей постели. Казалось, ему еще отпущено время и предоставлена возможность очнуться и удивленно воскликнуть «One, jam satis!» (О, довольно! – Гораций).

Чем дольше он так лежал, тем более недовольное и ворчливо-задиристое выражение принимало его лицо. Лоб покрылся морщинками, словно он в любую минуту готов был поссориться по любому поводу.

«Когда я вижу какого-нибудь дебильного наследника престола, я совершенно не жалею, что Италия – не монархия», – казалось, скажет он. Или: «Настанет время, когда Венеция окончательно уйдет под воду!»

* * *

Его обнаружила Мария. Как обычно, около десяти утра, она вошла в его спальню, чтобы открыть ставни на окнах, впустить в комнату чистый свежий воздух, а заодно выкурить у окна сигаретку. Она ловко стянула с кровати покрывало, чтобы проветрить его, встряхнув из окна. И тут она увидела Радомира. Он лежал на животе, повернув голову набок, волосы растрепались, рот был полуоткрыт.

– Мадонна! – вскрикнула Мария. – Как вы меня напугали!