Падший ангел - [76]

Сейчас она была красивее, чем в пору, когда изящество кроется более в стыдливости, чем в телесных формах. Двумя годами раньше она, вероятно, вдохновила бы Ламартина.^{357} Теперь же она смогла бы занять почетное (или позорное) место среди возрожденных и усовершенствованных женщин из поэм Альфреда де Мюссе.^{358} Аптекарь знал толк в красивых вещах и был не чужд связанной с ними материи. Пять лет невозделанной страсти пустили в его сердце ростки сладострастия. Цепной пес его натуры сбросил намордник и разразился тем громким лаем, который можно назвать влюбленностью.

Томазия избегала его после этого первого и краткого разговора, когда он, сраженный ее высокомерным взором, удалился, бормоча какие-то ничего не значащие слова. Тем не менее Дионизиу Жозе Брага был оскорблен в своем благородном и невинном чувстве, которое проникло ему в грудь сразу, как только он увидел дочь покойного патрона. Аптекарь подумывал о женитьбе, «о том, чтобы осесть и устроиться», как он лирически размышлял наедине с собой. Ведь у Томазии была аптека, пользовавшаяся доброй славой, хотя сами лекарства были допотопными и заменявшими те, которых в ней не было. У нее также были дом и усадьба — дом с застекленными окнами, а усадьба манила фруктовым садом, виноградником, огородом, вышкой, увитой маракуйей, и обитыми пробкой скамейками у грота, окруженного жимолостью и устроенного наподобие африканской хижины. В доме стояли лари, набитые холстом, штуками полотна и мотками ниток — все, что было создано до вторжения романов в этот уголок неведения и здравомыслия. Возможно, эти привходящие обстоятельства влияли на добродетельные намерения фармацевта. Впрочем, если рассматривать его мысли в чистом виде, мы обнаружили бы в них чистое зерно, из которого должны были произрасти благородные деяния, — иными словами, намерение вступить в брак и вернуть доброе имя этой девушке.

Любовь Дионизиу взросла на глухой ярости, как прекрасные цветы взрастают на отвратительных отбросах. Однако Томазия не ставила его выше поденщика, который работал в саду. В конце каждого месяца она приказывала выдать приказчику его жалование и изучала незатейливый список льняного семени, солей лимонной кислоты и горчицы.

Происходившие с Дионизиу глубокие органические изменения проявились в том, что он стал мало есть и возвращал свой ужин почти нетронутым. Служанка говорила хозяйке, что «приказчик иссох, как пустынник, он не съедает даже вот столько», и она показывала свой ноготь, потрескавшийся и изъеденный рожистым панарицием.

Томазия начала догадываться о том, что происходит, и ощущать отвращение и почти ненависть при виде Дионизиу. Когда иногда полными слез глазами она смотрела из-за занавесок на те уголки сада, которые были особенно дороги Вашку, ее взору представал аптекарь. Он сидел на скамье у грота, подперев щеку ладонью, и не сводил глаз с окна Томазии. Она отступала в глубину комнаты, словно он мог ее увидеть, и щелкала языком, как обычно делают, досадуя на чью-либо назойливость или прогоняя собаку.

Старая служанка, которая знала характер хозяйки и проницательно догадывалась о причине, заставлявшей Дионизиу отказываться от еды, говорила Томазии, едва завидев его в саду:

— А вот и огородное пугало!

Та же служанка, сама не подозревала того, оказалась гонцом, передавшим хозяйке письмо вместе с месячным списком поступивших и проданных лекарств.

— Что это? — вскричала Томазия, увидев письмо, заклеенное тремя желтыми облатками, символизировавшими отчаяние. — Он дал вам это письмо?! И вы его взяли?!

— Ох, барышня, да я бы такое сделала, кабы знала, что этот чертов сын… — и тем самым полностью доказала свою невиновность.

В первом приступе гнева Томазия хотела разорвать письмо. Потом она решила вернуть его нераспечатанным и уволить приказчика, но в этот миг пришел аббат Педрасы, который собирался пригласить ее на праздничный ужин по случаю дня рождения сестры.

Пока крестный ласкал Алвару, мать малыша рассказала ему о случившемся. Священник улыбнулся, сочтя беспокойство Томазии чрезмерным, и посоветовал, чтобы она смягчилась, вернула письмо нераспечатанным и написала на конверте: «Пока вы удовлетворены службой, которую вы достойно несете в моем доме, прошу вас оказывать мне уважение».

Обосновывая это назидательное и лаконичное требование, аббат привел свои доводы. Дионизиу был отличным фармацевтом, он был единственным, кто в этой местности знал химию и ботанику. Многие предпочитали его лекарю Феррейре^{359} (который сегодня пользуется в Порту славой выдающегося клинициста, а в то время был муниципальным врачом в Башту), а изготовленные Дионизиу пилюли от глистов пользовались успехом во всей провинции, и он исцелил многих людей от золотухи. Кроме того, аббат рассказал, что лекарь из Понте-де-Пе уже предложил Дионизиу двести тысяч реалов, жилье, стол и стирку белья, чтобы тот стал управлять аптекой, которую этот лекарь унаследовал от отца. Помимо этого, лекарь предложил ему пятую долю в прибылях и половину за каждое новое средство. При этом лекарь брал на себя обязанность их распространять. А потому, заканчивал аббат, если Дионизиу, рассерженный резкостью Томазии, уволится, можно будет считать, что ее аптека пропала, поскольку другого способного фармацевта она едва ли найдет.