Падший ангел - [70]

Отец младенца посчитал преувеличением три восклицательных знака и не смог сдержать гнев, вызванный этим своеобразным давлением. По какому праву дочь аптекаря позволяет себе восклицания? Уж не считает ли она себя путеводной вехой в судьбе мужчины из рода Маррамаке? Уж не уверила ли она себя, что ребенок — высшая ступень в его счастье? Без сомнения, она воображает, что Вашку, долгожданный жених девушки, носящей фамилию Машкареньяш, сразу же изо всех сил помчится домой, обезумев от радости, что у него родился первенец, присядет на корточки у колыбели, будет пускать слюни и заливаться идиотским смехом счастливого папаши!

Думал он примерно так, но отвечал по-другому.

Он писал, что очень рад этой новости; советовал Томазии беречь себя от холода по причине суровости погоды, приказывал найти кормилицу и растить младенца в каком-нибудь другом месте, а также записать ребенка под фамилией матери и дать ему то имя, которое она сама выберет. В конце он отдавал распоряжение управляющему и его жене быть крестными ребенка. В этом письме не было и тени нежного чувства отца и любовника, не считая совета остерегаться простуды.

Томазия прочла это письмо сквозь слезы и сказала про себя: «Все кончено». Потом, открыв лицо младенца, которого она грела, прижав к груди, произнесла с рыданием: «Что будет с нами?»

Отвечая Вашку, она сообщала, что ребенок будет крещен без упоминания имени отца и с назначенными крестными. Однако, что касается его воспитания, она объявляла, что будет кормить сына сама, но, если Вашку настаивает на удалении младенца из дома, она также должна будет удалиться вместе с сыном. И в завершение сообщала, с той простотой, которая благодаря подавленной боли могла бы сравниться с редкостным мужеством в несчастье: «Твое письмо пришло одновременно с известием о смерти моего отца».

* * *

Это известие ей сообщил ученик аптекаря, он же приказчик, спрашивая, должен ли он и дальше управлять аптекой, наследницей которой осталась Томазия. Вместе со своим письмом он переслал ей недавнее послание Макариу Афонсу, где были одобрены все его счета и выражены благодарность и признательность за то благоразумие, с которым приказчик руководил аптекой. Кроме того, Макариу писал, что ему угрожает апоплексический удар — то, что лекарь называл «мозговой горячкой», — а в завершение добавлял: «Если я умру внезапно, мое завещание готово. Наследницей будет дочь, убившая меня. Она наследует свой матери, потому что и этот дом, и все, что в нем есть, принадлежало моей покойной жене. Я все оставляю ей, но не могу простить неблагодарность, с которой она меня покинула».

Как бы ни сгустилась печаль, в ней всегда остается просвет, озаренный лучом надежды. Скорбящая душа всегда изобретательна в поисках щели, через которую она может ускользнуть. Так и Томазия, получив письмо от Вашку и от отца, равно испытывая отчаяние любовницы и угрызения совести дочери, находила поддержку в уверенности, что у нее есть средства, достаточные для сохранения независимости.

Фидалгу не был недоволен сухим и высокомерным тоном письма Томазии. Он опасался упреков и жалоб, которые могли осложнить неизбежную развязку, а потому ему было приятно предположение, что она согласна расстаться без давления и скандала. С другой стороны, его самолюбие было задето надменностью Томазии, тем тоном равноправия, с которым она обращалась к нему, и легким согласием женщины, утратившей силу чувства. Так или иначе, Вашку готов был пожертвовать своим тщеславием и предпочитал быть скорее отвергнутым, нежели задетым чужими жалобами.

Но жалобы появились уже в следующем письме. Раненая гордость была сломлена, гнев смягчен, и потоком полились нежные и умоляющие слезы. Томазия, с ребенком на руках и все еще прикованная к постели, страстно и красноречиво писала о своих печальных воспоминаниях, о надеждах, которые ей внушил Вашку в те ночи, когда она, столь же отважно, сколь и бесстыдно, спускалась в сад и принимала его в свои объятия, когда она бросила к его ногам свою честь, а также честь и жизнь своего отца. Она умоляла Вашку не отталкивать сына, дать ему свое имя и приехать взглянуть на него, если он не хочет расстаться с этим младенцем-ангелом.

Боль этого письма была вполне искренней, но знакомство с романами наполнило его многими фразами, которые были ничуть не хуже известны и депутату.

Это вызвало беспокойство Вашку. Он уже попросил руки своей кузины Леонор и должен был сочетаться браком через два месяца. Его занимали предсвадебные подарки — ему нужно было ехать домой за драгоценностями матери, чтобы вставить бриллианты в современную оправу. Он собирался продать одному бразильцу усадьбу в Ланьозу, а другому — право аренды в Фелгейраше. Вашку нуждался в кругленькой сумме в двенадцать конту, чтобы устроиться в столице, завести конюшню и салон, где он принимал бы родственников и друзей. После этих продаж он рассчитывал на ренту в восемь конту, не считая предполагаемого наследства в виде имений — как родовых, так и благоприобретенных. Будущее улыбалось ему, как оно улыбается всем влюбленным и женихам, имеющим восемь конту ренты, но Томазия оставалась для него досадной помехой. Было ясно, что пока она остается в Ажилде, Вашку, если он приедет туда, будут подстерегать весьма неприятные сцены. В этой крайности он вспомнил о своем старом друге и учителе логики, уже знакомом нам аббате Педрасы. После чего Вашку сел и написал ему длинное письмо.