Падший ангел - [58]

Я предвижу ужасные огорчения, которые она причинит тебе, если уже не говорить о стыде. Я говорил ей, чтобы она ехала, одевшись так, как одеваются дамы в Лиссабоне. Она не хочет. Перед тобой она предстанет в своем средневековом наряде — ужасном свадебном платье и ужасной шляпе, настоящем соломенном пугале. Я уже два года назад говорил, чтобы ты одевал жену, как следует знатной даме. А ты отвечал, что лучший наряд честной женщины — ее добродетели. Теперь терпи. Если она приедет в столицу, нарядившись в добродетели, ты уж скажи, чтобы над ней там не смеялись.

А если ты увидишь, как она дерется с твоей богиней, которая, по моему суждению, отнюдь не непорочна?^{260} Таковы женщины, кузен Барбуда! Будут царапины и, что хуже, скандал! Твоя жизнь будет отдана на потеху всякой сволочи. Тебя отхлещут в газетах и ты пропал. Я представляю себя на твоем месте и ужасаюсь.

Что же тебе делать в этих стеснительных обстоятельствах? Ты весьма умен, но я более хладнокровен для того, чтобы дать тебе совет. По-моему, тебе следует уехать из Лиссабона вместе с этой дамой и отправиться туда, где Теодора не сможет взять след. Видишь ли, она едет вместе с дядей Паулу де Фигейроа из Траванки, а он — хитрая бестия, которая тебя изловит, если ты не спрячешься в укромном уголке.

Верность друга заставляет меня сообщить тебе эту плохую новость. Но если ты все узнаешь от своей хозяйки, новость будет гораздо хуже. Конечно, кто-нибудь другой пустился бы в ненужные поучения, но я обязан знать людей. Впрочем, поступай так, как тебе подскажет здравый смысл.

Твой верный кузен Лопу».

На следующий день Калишту Элой запросил в Палате разрешение на некоторое время покинуть Лиссабон по причине слабого здоровья. Еще через день он отплыл во Францию.

Ифижения, радостно удивленная внезапным решением, спрашивала его:

— Что случилось, кузен? Ты никогда не приглашал меня посетить Париж!

— Я хотел доставить тебе приятную неожиданность. Если о самых ценных вещах долго думать, прежде чем их приобрести, они сразу теряют в цене, попав к нам в руки.

И они уехали.

В особняке на улице Св. Иоанна-Покровителя Новобрачных осталась надзирать за слугами та самая сеньора Томазия Леонор, которая уже в Синтре была принята на службу в качестве экономки и домоправительницы Ифижении.

Глава XXXIV И ОНА ПАЛА…

С точки зрения читателей, знакомых с коварством человеческого рода, Лопу де Гамбоа хорошо обдумал подлое и гнусное письмо, которое он отправил в столицу с намерением, не вполне обычным для бакалавров его родных мест. Если бы этот человек родился в землях, где множится и торжествует низость, его имя обрело бы долгую посмертную славу. Но, поскольку он появился на свет в горах, куда еще не проник какой-нибудь прославленный романист (я — единственный писатель, включивший его в шайку мерзавцев, выведенных в моих повестях), этот человек скатится с гор прямо в ад, и проклятие общества не успеет настигнуть его.

Будучи изгнан из сердца кузины, которая постоянно вручала себя покровительству святых, он сменил план своих козней и стал подстрекать ее к встрече с мужем в Лиссабоне — в качестве окончательного разочарования и последнего оскорбления. Его планы предусматривали, что несчастная, возможно, утопит в слезах последние и самые глубокие корни своей чистоты.

Дона Теодора пустилась в путь в Лиссабон вместе с неопытным и доверчивым стариком, почтенным Паулу де Фигейроа, который никогда не выезжал из своего полуразрушенного родового дома в Траванке. Она расправила поля шляпы, погнувшиеся в заброшенной картонке, вымыла ленты и соломку индийским чаем, проветрила пахнувшее затхлостью бархатное платье (прошлой зимой оно покрылось плесенью) и, нарядившись таким образом, уселась в паланкин напротив дяди, который простодушно считал, что его племянница, одевшись так современно, очень похорошела.

В течение нескольких дней, пока они спускались в сторону Порту, дона Теодора вызывала изумление окружающих. Многие люди, несмотря на свое городское воспитание, хохотали до упаду. Где бы ни останавливался паланкин, народ собирался вокруг него, желая выяснить, откуда явилось это несравненное создание. При въезде в Пенафьел Теодора, после покорнейшей просьбы погонщика мулов, сняла капор и повязала голову своей треугольной косынкой. Но вишневое бархатное платье все равно бросалось в глаза. Пенафьелские священники, завидев паланкин, какое-то время думали, что их посетило некое высокопоставленное духовное лицо — кардинал или кто-нибудь в этом роде. Несоответствие косынки и платья оскорбляло идеал красоты и представления о плавной симметрии, которые исповедовали местные дамы. Увидев, как дона Теодора выпрыгивает из паланкина на постоялом дворе, они разразились громким смехом. Служанки на постоялом дворе, преисполнившись сочувствием к болезненному и добродетельному облику путницы, осведомились о ней подробнее и, проявив похвальный избыток усердия, вошли в доверие к благородной даме, дабы попросить ее одеться иначе.

Теодора безропотно согласилась. Откровенный хохот окружающих поколебал ее дух. Старик также высказывался за перемену костюма. И поскольку Теодора переночевала на постоялом дворе и решила дождаться следующего дня, она дала достаточно времени для того, чтобы ее снабдили более подходящими шляпой, платьем и соответствующим шелковым пальто, над созданием которых потрудились все местные модистки.