Падший ангел - [52]

— Больше он так жить не будет — я туда поеду! — возопила Теодора, взбешенная рассуждениями кузена.

— Ты не поедешь, кузина. Твои родственники не позволят, чтобы в Лиссабоне над тобой смеялись эти людишки и чтобы Калишту с тобой скверно обходился. Наследница Траванки, дочь Франсишку де Фигейроа, не побежит за своим мужем из дома, как это делают бабенки из черни. Если он захочет приехать, пусть приезжает. Если он захочет остаться там, пусть остается. Пусть тратит все, что хочет, но не прикасается к родовому состоянию жены. В нашей стране еще есть законы, которые освобождают оскорбленную женщину от скверного мужа и запрещают, чтобы богатства семьи Фигейроа были растрачены на распутство какого-то сумасброда.

— Но я с моим мужем не хочу расставаться! — пролепетала Теодора сквозь рыдания.

— Кузина, я же тебе не советую, чтобы ты это сделала так вдруг. Еще не время. Быть может, твой муж придет в себя и раскается. Развод — это слишком сильное лекарство, которое нужно применить, если и дальше будут продолжаться подобное расточительство и низменные уловки, которыми Калишту тебя обманывал. Ах, кузина, кузина!.. Каким же несчастьем для нас обоих стало то, что ты забыла о нашей детской любви и так быстро согласилась на брак с этим человеком! Я вот-вот должен был получить диплом и сразу собирался просить твоей руки и жениться на тебе — не важно, согласился бы твой отец или нет. Я никогда этого не говорил тебе, а теперь скажу, потому что моя боль вынуждает это сделать. Неужели ты не была бы счастливее, выйдя замуж за кузена Лопу?

— Откуда мне знать? — отвечала она, утирая слезы.

— Неужели ты сомневаешься, Теодора?

— Ты ведь такой ветреник…

— А почему, ты не догадываешься?

— Нет…

— Когда я вернулся из Коимбры и увидел тебя замужем за другим, я так отчаялся, что уже не думал всерьез о том, чтобы отдать свое сердце ни одной из женщин. Я хотел рассеяться и совершал безрассудные поступки, делавшие меня все более несчастным. Единственным утешением для меня было хоть на несколько мгновений оказаться рядом с тобой; но сколько раз я покидал тебя с сердцем, полным желчи!.. Я никогда не произнес ни единого слова, из которого ты могла бы понять мое состояние, разве не так?

— Иногда ты мне признавался, что расстроен своими долгами, и я тебе давала денег, чтобы ты мог расплатиться…

— Да, это так — ты всегда была моим добрым ангелом, кузина. Но пойми, что я входил в долги, именно чтобы уехать из этих мест — я уезжал на ярмарки, на купания, я повсюду искал рассеяния, но не мог найти ничего, что изгнало бы тебя из моих мыслей. Все наши родственники вызывали у меня отвращение — все, кроме тебя. Так представь же себе, кузина, какую мучительную жизнь я вел, начиная с девятнадцати лет! Любить тебя, любить тебя всегда и видеть тебя рядом с другим мужчиной, и, что всего хуже, рядом с мужчиной, недостойным тебя! О небо, какая же это мука! Какая мука!

Лопу закрыл свою наглую физиономию огромными ручищами. Теодора тупо смотрела на все происходящее, не в силах понять неясные ощущения, вызванные этими словами. Внезапно проходимец поднялся и произнес:

— Прощай, кузина! Я глубоко расстроен твоим несчастьем; твои беды ранят меня сильнее, чем мои собственные. Я сказал все, что счел разумным, о твоем муже, об этом жестокосердном, который похитил женщину моего сердца, моей души, моей жизни и моей смерти. Прощай, кузина!

— Ты уходишь огорченным, Лопу! — воскликнула она, выходя из дурацкого оцепенения, в котором пребывала.

— Кузина, существуют неизлечимые болезни. А моя — смертельна.

— Так что с тобой, кузен? Чем ты болен?

— Я болен сознанием того, что умираю с первого же дня твоего союза с этим человеком… сознанием того, что ты всегда будешь любить его, хотя бы он и унижал тебя так, как уже унизил.

— Но ведь он мой муж, с которым я обвенчана перед алтарем!

— Вот поэтому, именно поэтому я и потерял твою любовь, Теодора!

— Но ведь ты отлично знаешь, что я замужем, а если бы не так, я вышла бы за тебя.

— Больше не будем говорить об этом, — кротко прервал ее Лопу. — Я пролил слезы, и мне стало лучше! — продолжил он и при этом усиленно тер глаза, пока они и впрямь не увлажнились. — Я носил эти слезы в груди двадцать лет. Хорошо, что ты увидела их и теперь будешь знать, что человек, плачущий о тебе, больше заслуживает тебя, чем тот, другой, который тобой пренебрегает… Нужно ли тебе еще что-нибудь от меня, кузина? Может быть, ты хочешь, чтобы я написал твоему мужу и велел ему быть благородным и достойным лучшей из супруг? Может быть, ты хочешь, чтобы я сам поехал за ним в Синтру?

— Если ты туда поедешь, Лопу, худо не будет!

Склонный посмеяться по всякому поводу, Лопу ощутил желание расхохотаться прямо в лицо кузине. Он увидел себя смешным, насколько вообще совесть мошенника позволяла ему взглянуть на себя со стороны. Однако его удержала последовательность замыслов. Лопу рассудительно ответил, что поедет в Синтру, хотя никакая иная жертва не могла бы стать более мучительной для его сердца.

— Я отправлюсь туда, — сказал он, — отправлюсь за мужем женщины, которую обожаю. Я приму из твоих рук, кузина, еще один удар кинжала.