Падение титана, или Октябрьский конь - [34]

И теперь с подозрением уставился на Гермократа.

— Я вам нужен? Зачем?

— Ты наш царь. Нам нужно, чтобы ты был с нами.

— С вами? Где?

— На нашей части Александрии.

— Ты хочешь сказать, что я должен покинуть дворец?

— Твое величество, у нас для тебя есть другой дворец. В конце концов, тут твое место занято Цезарем. Нам нужен ты, а не твоя сестра Арсиноя.

Маленький царь засмеялся.

— Ну, это меня не удивляет! Арсиноя — заносчивая сука.

— Именно, — согласился Гермократ и повернулся к Цезарю, а не к Клеопатре. — Цезарь, можно нам забрать нашего царя?

Цезарь отер пот с лица.

— Да, главный судья.

Птолемей громко заплакал.

— Нет, я не хочу уходить! Я хочу остаться с тобой, Цезарь! Пожалуйста, не отправляй меня с ними!

— Ты — царь, Птолемей, и ты можешь быть полезным твоему народу. Ты должен идти с Гермократом, — слабым голосом сказал Цезарь.

— Нет-нет! Я хочу остаться с тобой!

— Аполлодор, выведи их обоих, — приказала Клеопатра, которой все это надоело.

Плачущего и протестующего царя увели.

— Что они затевают? — хмуро вопросил Цезарь.

В своих новых апартаментах в нетронутом войной красивом доме на территории Серапейона Птолемей продолжал безутешно рыдать. Горе его еще больше усилилось, когда появился Феодот, которого Клеопатра снова прислала к мальчику. К разочарованию воспитателя, его ухаживания были энергично и со злостью отвергнуты. Но не только против Феодота восстал Птолемей. Он жаждал отомстить Цезарю за его предательство.

Выплакавшись и уснув, он проснулся утром с ожесточившимся сердцем.

— Пришли ко мне Арсиною и Ганимеда! — крикнул он истолкователю повелений фараона.

Арсиноя, увидев его, радостно завизжала.

— О, Птолемей, ты пришел, чтобы жениться на мне?

— Отошли эту лживую суку к Цезарю и моей сестре, — резко приказал он, потом уставился на усталого и изможденного Ганимеда. — А этого немедленно убей! Я сам буду командовать своей армией.

— И никаких разговоров о мире? — спросил истолкователь.

В животе у него что-то словно бы оборвалось.

— Никаких разговоров о мире. Я хочу получить голову Цезаря на золотом блюде.

Итак, война сделалась еще более ожесточенной. Тяжелое бремя для Цезаря, которого мучили тошнота и озноб. Приступы боли настолько усилились, что он уже не мог сам командовать своими войсками.

В начале февраля к нему прибыл еще один боевой флот, а с ним дополнительный провиант и тридцать седьмой легион, состоящий из демобилизованных в Греции бывших республиканских солдат, которым надоела гражданская жизнь.

— Выведите в море все корабли, — сказал Цезарь Руфрию и Тиберию Клавдию Нерону. Он был завернут в одеяла, его била дрожь. — Нерон, ты, как старший римлянин, назначаешься командиром, однако лишь номинально. Я хочу, чтобы ты понял, что фактическим адмиралом останется наш родосский друг Эвфранор. Что бы он ни приказал, ты исполнишь.

— Не подобает иноземцу принимать за римлян решения, — холодно сказал Нерон, выпячивая подбородок.

— Мне наплевать, что подобает, а что нет! — проговорил с усилием Цезарь, стуча зубами. Лицо у него было белое, исхудавшее. — Все, что меня волнует, — это результаты, а ты, Нерон, даже голову Октябрьского коня упустил, не сумев правильно расставить команду! Так что внимательно слушай и запоминай. Пусть Эвфранор делает что хочет, а ты станешь ему помогать абсолютно во всем. Иначе будешь изгнан, причем с позором.

— Позволь и мне пойти с кораблями, — попросил, чуя недоброе, Руфрий.

— Не могу. Ты должен остаться на Царской улице. Эвфранор нас не подведет.

И Эвфранор действительно не подвел, но очень дорого заплатил за победу. Дороже, чем рассчитывал Цезарь. Поначалу все шло хорошо. Напористый родосский адмирал уже уничтожил один александрийский корабль и нацелился на второй. Но тут неприятельские суда окружили его. Он флажками дал знать Нерону, что ему нужна помощь. Нерон проигнорировал этот сигнал. И боевой, хорошо оснащенный корабль был потоплен вместе со всем экипажем и Эвфранором. В остальном оба римских флота не пострадали и благополучно вернулись в Большую гавань. Нерон был уверен, что Цезарь никогда не узнает о его предательстве. Но одна маленькая птичка с корабля Нерона прощебетала в ухо Цезарю.

— Собери свои вещи и убирайся! — прорычал Цезарь. — Я больше не хочу тебя видеть, ты, самовлюбленный, лживый, безответственный идиот!

Нерон стоял пораженный.

— Но я выиграл! — крикнул он.

— Ты проиграл. Это Эвфранор победил. А теперь прочь с моих глаз.

В конце ноября Цезарь написал Ватии Исаврику в Рим, что на какое-то время задержится в Александрии. Планы же на предстоящий год таковы. Он остается диктатором, а курульные выборы должны быть отложены до его возвращения, как бы долго этого ни пришлось дожидаться. Тем временем Марк Антоний пусть его по-прежнему замещает. Риму же придется как-нибудь прожить без старших магистратов, довольствуясь лишь институтом плебейских трибунов.

После этого он больше в Рим не писал, считая, что его вошедшая в поговорку удача оградит город от неприятностей, пока он сам там не появится и лично не разберется во всем. Антоний, несмотря на буйную юность, оказался способным малым. Он справится. Он получил под руку политически стабильное государство с нормально функционирующей экономикой. Но почему, почему только Цезарю по плечу приводить все в порядок? Разве другие не могут отдалиться от круга насущных проблем на достаточное расстояние, чтобы обозреть его целиком, чтобы видеть не только личные перспективы и блюсти не только свои интересы? Взять, например, Египет. Ему совершенно необходим устойчивый трон, с заботливым и просвещенным правительством, над которым не властна толпа. Поэтому Цезарь и останется здесь, возможно надолго. Он просто обязан разъяснить царице Египта, как нужно править страной и как обеспечить, чтобы эта земля никогда больше не становилась убежищем для римлян-ренегатов, а также втолковать александрийцам, что постоянная смена Птолемеев ничего для них не меняет, что им надо жить, ориентируясь только на Нил, на цикличность разливов этой могучей реки, приносящей то хорошие времена, то плохие.