Падение Икара - [54]
Никий слушал Муса, плохо отдавая себе отчет в том, что́ он слышит; его душевное оцепенение не проходило. Мир, с которым он сжился, который стал ему так дорог, рухнул безвозвратно. Все, кого он так любил, погибли. Все погибли: дедушка, Тит, дядя Крит, Евфимия с Аристеем. Вокруг лежала пустыня, холодная, злая, равнодушная пустыня, и по ней суждено было брести одинокому, затерянному мальчику.
И пустыни не оказалось. Кто рассказал о том, что произошло на сабинском пастбище Муррия, какими путями, разливаясь, как разливается, звеня и ликуя, вешняя вода, разошелся рассказ о жертве, которую принесли Критогнат и его друзья, отдавшие жизнь за своих товарищей, — об этом Никий никогда не узнал, как не узнал и того, откуда стали известны его приметы и самое его существование. Но у придорожных костров, которые разводили, располагаясь на ночлег, пастухи и крестьяне, в скромных харчевнях, куда заворачивал бедный люд отдохнуть и поесть постной похлебки, в покосившихся хижинах и на бедных крестьянских полосах, в виноградниках, где работали закованные рабы, и в полутемных эргастулах[106], куда их сажали в наказание, — всюду шла слава о благородном галле, свободном человеке, который мог жить как хотел, в покое и довольстве, и предпочел умереть, чтобы жили и были свободны другие. Никий шел, озаренный отблеском этой славы. Перед «мальчиком Критогната», как звали его теперь, распахивались двери всех хижин и сердца всех обитателей этих хижин. Люди, бившиеся из-за куска хлеба, изуродованные и замученные своей жалкой жизнью, едва сводившие концы с концами, — весь этот нищий, полуголодный трудовой люд принял Никия в свою семью и окружил его любовью. Одинокая старушка, жившая в какой-нибудь полуразвалившейся хибарке, увидев худенького мальчика с янтарным ожерельем на шее, черноволосого и сероглазого, со шрамом, пересекавшим левую бровь (след от падения с дерева), устало сидевшего на краю дороги, обняв небольшую исхудавшую собаку, уводила его к себе в хижину, делила жалкий удой от своей козы между ним и Келтилом и совала ему в дорогу ячменный хлебец. Крестьяне, везшие на осле овощи в соседний городок на рынок, взваливали корзины с капустой и вязанки лука на собственные плечи и сажали Никия верхом: «Возьми и собаку на руки, мальчик Критогната, надо и псу отдохнуть». Возчики, перевозившие клади или ехавшие порожняком, неизменно устраивали его и Келтила на своих повозках. Иногда на дороге его нагонял коротко остриженный человек, часто с клеймом на лбу или в собачьем ошейнике[107], молча совал ему в руку кусок хлеба, несколько маслин или мелкую монетку и, тихо шепнув: «В память Критогната», почти бегом устремлялся дальше. Ему всегда объясняли, куда и как ему лучше и безопаснее пройти. Надежные спутники всегда оказывались у него там, где ему могла грозить беда. Однажды ражий детина, специальностью которого было выискивать беглых рабов, схватил Никия за полу его плаща: «Да ты, видно, беглый! Я…» Он не успел докончить фразу, как свалился весь в крови наземь: на его голову со свистом обрушилась тяжелая дубина коренастого молодца, который шел поодаль за Никнем (Никий его и не заметил).
— Ну, он теперь не скоро займется своим ремеслом. Пойдем, мальчик Критогната, я провожу тебя, тут не безопасно.
Однажды Никий решил, что он погиб. Был осенний, ветреный и холодный вечер. Мальчик шел с рассвета одинокими пустынными тропочками. Никто не попадался навстречу, нигде не видно было ни жилой хижины, ни брошенного шалаша или сарая, где можно было бы укрыться на ночь от ветра. И вдруг блеснуло освещенное окно, и по скрипу раскачивавшейся вывески Никий догадался, что перед ним харчевня. Он взял на сворку Келтила, который тоже едва плелся, немножко помедлил, вспомнив предостережение Муса, но на дворе было так неприютно, мысль о тепле, отдыхе и еде была так соблазнительна, что мальчик не выдержал и вошел.
Едва он ступил за порог, как понял, что лучше бы ему не заходить. За столом сидело двое хорошо одетых людей, при виде которых у мальчика мороз пошел по коже: такими мерзкими, бездушными и жестокими были их лица; он видел такие в Риме. Незнакомцы взглянули на мальчика и обменялись взглядами, не сулившими для него ничего доброго. И вдруг раздался истошный крик харчевника:
— Явился наконец, негодяй! Наказали меня боги внуком! Понятно, почему сын только и думал, как бы от тебя отвязаться!.. Третий день мальчишка пропадает! Дома работы выше головы, а он где-то шатается!.. Собаку искал? Что ж, ты ее три дня искал? Хорошо еще, что привел: я за нее кувшин молока отдал. Ступай к бабушке! — Он схватил Никия за шиворот. — Она из-за тебя, по своей женской глупости, глаза выплакала, ну, а у меня по тебе розга плачет, ручьем разливается. Завтра я ей слезы утру, сейчас не хочу беспокоить почтенных гостей. Бери собаку на руки! Лучше бы мне эту собаку иметь внуком, а не тебя! Пошли!
