Падение Икара - [53]

Никий начинает самостоятельную жизнь

Никий не знал, сколько времени просидел он в пещерке, где встретился с Мерулой и нашел пропавших овец. Сначала он лихорадочно прислушивался к звукам, доносившимся сверху: блеяли овцы, неистово лаяли собаки, слышались людские голоса. Мальчику чудилось, что он улавливает лязг мечей и крики сражающихся, и он даже стал лезть наверх, но потом сообразил, что звуки битвы до него долететь не могли: было слишком далеко. Мальчик знал, что в большой пещере (она соединялась с маленькой длинным, довольно широким коридором, куда вела щель, которую Мерула при первой их встрече показал Никию) собрались пастухи, но он не хотел ни видеть людей, ни разговаривать с ними. Он больше не плакал, а сидел в каком-то томительном оцепенении. Иногда ему казалось, что он должен сделать какое-то движение, сказать какое-то слово, и все вокруг разлетится как сон: он окажется в старой милой хижине, услышит голос Аристея, увидит улыбку Евфимии, прислонится, как всегда, к Критогнату. Он почти ничего не ел, но не забывал кормить Келтила, который, понимая горе хозяина, не отходил от него ни на шаг и, положив морду на колени, не спускал с него глаз. Как-то машинально разбирая сумку, уложенную Евфимией, Никий нащупал вырезанную им фигурку старой собаки, любимую вещицу Евфимии, которая стояла у нее так, чтобы всегда быть на глазах. Горе осилило мальчика; без слез и без слов повалился он ничком на пол и потерял сознание.

Он очнулся от свирепого рычания Келтила. Невысокий легионер стоял посреди пещеры; в потухающем огне костра сверкнул его шлем. Никий не пошевелился. «Убьет сейчас, и хорошо!.. А как же Келтил?» Мальчик с трудом приподнялся. Легионер скинул шлем, подбросил в огонь целую охапку хвороста (Мерула был запасливым хозяином), подгреб к огню кучу сухих листьев и, подняв Никия на руки, уложил его на эту кучу, прикрыв своим плащом.

— Вот беда! Ты же совсем расхворался, мальчуган!

Огонь ярко осветил легионера, и Никий узнал Муса.

Мус вынул из-за пазухи бутылочку и налил из нее в небольшой кубок какой-то жидкости:

— Выпей. Это лекарство от усталости и слабости. Критогнат всегда давал его нам.

Мус тяжело вздохнул, и при звуке дорогого имени слезы хлынули из глаз Никия.

Мус рассказал ему обо всем, что произошло с разбойниками и с пастухами. Раненого они благополучно донесли. Сначала думали, что он умирает, но нет: выжил и поправляется; Мус за ним ухаживает. Остальные разошлись кто куда: оставаться на месте небезопасно. Пастухам повезло. Они наткнулись на своих земляков, тоже пастухов, которые сбежали от своего хозяина и собирались перевалить через Апеннины к морю; их там ждали друзья — моряки, с которыми у них еще с весны был сговор: они помогут им перебраться в безопасное место. Им приходилось торопиться, чтобы вовремя перейти через горы. Дорога трудна, и если захватит снегом и морозом, — конец, смерть. Поэтому они переждали только день и пошли.

— К тебе пробрались проститься, да ты лежал и бредил, никого не узнал.

Думнака пристроили в одной крестьянской семье; она живет высоко в горах, и там до него не доберутся. Весной он сообразит, куда ему податься. Павел тяжело заболел. Мус устроил его в знакомой усадьбе; вилик, когда поедет по делам в Путеолы, возьмет его с собой и довезет парня до своего дома.

— Что ты удивляешься, малыш? Этот вилик имел с нами постоянно дела — и он наживался от нас, и мы от него видели пользу. А свободы каждому хочется. Он и подкапливает себе денег на выкуп. Павел живет где-то на берегу моря, недалеко от Путеол. Он тебя звал, звал… Хотел написать, да не смог, слишком ослабел.

— Откуда у тебя шлем, Мус?

— Я же бывший легионер; принес с военной службы. Мы ведь все служили. Родина и поблагодарила нас: живите, ребятки, разбоем — простор и свобода!

— Мус! Ты ведь оставался там… с ними?

— Нет! — Мус как отрезал. — Тебе показалось.

Никий почувствовал, что Мус говорит неправду, но допытываться не хватило сил. Он закрыл глаза — и проснулся только в просторной пещере, на мягкой сухой траве. Келтил сидел возле, а Мус возился у очага и, когда Никий зашевелился, подошел к нему с куском жареной баранины, положенным на толстую лепешку. Он широко улыбнулся мальчику:

— Проснулся, малыш! Ты ведь проспал чуть ли не двое суток. Я уж бояться начал: подходил, слушал — нет, дышишь! А псина твоя — это не собака, а просто золото. Как подойду, так и кидается! Ногу прокусил! — И Мус показал ранку с таким видом, словно Келтил, укусив его, доставил ему величайшее удовольствие.

Никий пробыл с Мусом и его товарищем несколько дней; пробыл бы и больше, но Мус решил, что пора ему уходить, пока еще не завернули холода и на пастбище не нагрянули с розыском и допросами.

— Пока гады не шевелятся, но потом Муррий забеспокоится: новый хозяин отары заахает, где овцы. В Реате встревожатся, куда делись солдаты. Надо тебе идти… и лучше идти без меня. Я нарисовал тебе на этой дощечке, как идти. Дойдешь до Реате, от Реате по Соляной дороге дойдешь до Рима…

— Я не хочу заходить в Рим!

— Не хочешь? — Мус подумал. — Тогда, — он что-то поправил в своем рисунке, — иди на Тибур; оттуда выйдешь на Латинскую дорогу