Падение Икара - [46]
Он как раз возвращался из Венафра. Дорога шла за рощей, а роща росла близко от моей усадьбы. Он услышал детский плач и крик и повернул на него своего жеребца. Знаешь, как скачут галлы? Он мигом сообразил, что у меня делается, что-то гаркнул на своем тарабарском языке, и через несколько минут у моих ворот стояла большая повозка, запряженная парой волов. Правил Аристей. Критогнат сказал ему несколько слов и вошел в дом; вынес мою жену с новорожденным на руках, уложил ее в повозке — родной отец не обошелся бы заботливее с дочерью, — а этот ваш верзила возился с ребятами. Старший — тот понимал и его было не утешить, а младшего он подкидывал, ловил, сажал верхом себе на шею… Тот так и заливался ребячьим звонким смехом. Критогнат подошел ко мне и стукнул кулаком по спине: «Не стой столбом! Ты мужчина. Надо действовать. Поедем в Венафр. Остановишься у моих друзей; там и подумаем, как быть дальше. Забирай все — завтра уже ничего не найдешь! Овцы твои? Козы твои? Загоняй!» Собрали мы стадо. Старший мальчик с Аристеем даже кур переловили и гусей поймали. Приехали мы в Венафр. У Критогната друзьями плохие люди не бывают. Приняли нас, как родных: последним куском делились. Критогнат от себя, конечно, подкинул. А кругом беда, кругом горе; старых насельников выгоняют, в дома их вселяются какие-то проходимцы из Рима; стены срыты; городом правят ставленники римлян. Всюду нищета; никто не знает, что будет завтра. Стал я распродавать свое добро. Кому оно нужно? Дают гроши… Критогнат заявил, что забирает овец себе — желает, видите ли, увеличить собственное стадо. Это был просто предлог мне помочь: я этого человека уже насквозь видел. С женой я держал себя таким, знаешь, молодцом: устроимся, все наладится, только бы ты и дети были здоровы… Ну, а зайду в сарай к ослу, обниму его, и веришь, мальчик, слезами плачу. Жена, конечно, видела, как мне весело, и тоже виду не подавала. Так мы и водили друг друга за нос. Один осел все знал. Осел этот теперь у вас живет. Критогнат однажды застал нас за беседой… Пожили мы в Венафре дней десять, потом Критогнат прислал за женой и ребятами. Они провели у вас на пастбище целое лето. Евфимию ты знаешь; значит, и рассказывать, как жилось при ней и жене и детям, нечего. А перед осенью Критогнат отправил их в Амитерн под охраной Аристея. С ним, думаю, всю Киликию[97] можно пройти спокойно: от одного его вида всех разбойников дрожь проберет.
Ну, а я пока что болтался в Венафре, потом пошел в Казин[98], пробрался оттуда в Помпеи; всюду искал работы. А ее нет и нет. Ремесла я никакого не знаю; нанимался по усадьбам на время косовицы, жатвы; снимал виноград, обтряхивал маслины… Да ведь этим не проживешь. Встретил я как-то на дороге двух прохожих. Сели, разговорились. Оказалось, и они служили у Мария и бились с кимврами, а теперь их так же, как и меня, согнали с родного двора и они тоже бродили где день, где ночь. И вот мы обо всем этом говорим и обсуждаем, как бы чего поесть. Дорога проселочная, узкая, кругом поля, в полях уже ничего нет — и прямо на нас бегут четверо здоровенных рабов и тащат носилки, а в носилках сидит толстый, сытый, обрюзгший человек… Мы его видели в первый раз, а кинулись на него с такой злобой, словно это он нас всех изобидел. Рабы, конечно, кто куда во все лопатки. Мы толстяка помяли, помяли, забрали все, что с ним и на нем было, изломали носилки и отпустили его голышом, в одной тунике: пройдись пешком, куда на людях ехал! С этого и началось…
Вы, мальчишки, играете в разбойников, и, по вашей детской глупости, вам представляется, что они такой замечательный народ и жизнь у них — вот это жизнь! Так вот, заруби на своем красивом носу: гаже, мерзее, отвратительнее разбойничьей жизни ничего нет. Человек должен что-то делать, создавать. Вот столяр сделал сундук, изукрасил его: тут гвоздиков набил, там какие-то пластинки приспособил — красота! Я вломился в дом, ищу денег — по сундуку раз топором, два топором, всё в куски. Пахарь вырастил хлеб — я его измял, истоптал, поджег, потому что за мной гонятся. Сколько труда положил крестьянин, чтоб вырастить вола! Я его поймал, зарезал, съел. Хорошо? Губить, портить, разорять — это достойно человека? Чего бы я не дал, чтобы пройти по полю с плугом, поработать серпом, проехать по току на трибуле
