Падение Икара - [37]

Я лежал не в темной каморке, а под деревом; голова и рука были у меня опять забинтованы, но повязки меня не беспокоили, лежать было удобно. Возле меня сидел незнакомый юноша и глядел на меня так ласково, такими добрыми прекрасными глазами! Он наклонился и поцеловал меня… В первую минуту я подумал, что какая-то добрая фея приняла его облик, чтобы принести мне облегчение и утешить меня.

Юноша сказал мне несколько слов по-кельтски. Он страшно коверкал их, но это были звуки моего родного языка, и я заплакал. Юноша тихонько отвел мою руку, которую я поднес к голове, собираясь опять сорвать повязку; назвал меня братом (он перешел на греческий), стал говорить о том, что, пока человек жив, он может и должен надеяться и что, конечно, я не останусь на всю жизнь рабом. Он по только назвал меня братом — он говорил со мной, как брат, жалел меня, утешал, ободрял. Его слова были сильнее всех лекарств, нужнее всех перевязок. Он убедил меня всем своим поведением, что мир полон не одних злодеяний и живут в нем не одни преступники. Он вырвал меня у смерти своей добротой, своей нравственной силой. И тем, что я стал свободным человеком, я обязан ему, я в этом уверен. Ах, Дионисий, Дионисий! Не было дня, чтобы я тебя не вспомнил!

— Он был тоже галл, дядя Крит? — с волнением спросил Никий.

— Нет, мой мальчик, он был грек, афинянин, совсем молодой, немногим старше меня. Он все рассказал мне про себя. Отец его был тоже врачом; он умер года за три до нашей встречи. Дионисий после его смерти отправился в Александрию, учился у александрийских врачей, а оттуда приехал в Италию и странствовал из города в город, леча больных и собирая деньги, чтобы поехать в Азию и еще поучиться. Так попал он и в Сассину, и его пригласили полечить Муррия: тот чем-то болел, а об искусстве молодого врача шла добрая слава. Был он беден, очень беден, но все деньги, которые ему заплатил Муррий, отдал мне, как я ни отказывался. «У друзей все общее, — твердил он. — Разве ты не знаешь этой греческой поговорки? И в чем, в чем, а уж в этом греки, конечно, правы. Ты мне успеешь отдать, мы еще встретимся!» Да вот не привелось…

— Дядя Крит! — Никий изо всех сил старался сохранить спокойный вид. — Ты не помнишь полностью имя этого врача?

Критогнат посмотрел на него с удивлением:

— Если бы ты был мертв и кто-то воскресил тебя, ты забыл бы имя этого человека? Его звали Дионисий, сын Никия, афинянин… Что с тобой, мальчик? Почему ты так плачешь? Ты его знал? Где он?.. Умер! Убили!.. Твой дедушка? Так вот как мы встретились с тобой, Дионисий!

* * *

Критогнат не ошибался, думая, что Дионисий очень повлиял на его судьбу. Помог он, правда, и сам себе собственным упорством. Муррий, купив за бесценок полумертвого галла, рассчитывал, что если тот умрет, то убыток будет невелик, а если выздоровеет, то от такого силача проку будет много. Проку, однако, не получилось вовсе. Попробовали приспособить Критогната, пока он еще был слаб, к работам по дому, но, когда этот сумрачный великан входил в комнату, в ней как-то сразу становилось тесно, а женщины жаловались, что от взгляда его грозных серых глаз у них всегда мороз идет по коже. Когда домоправитель велел ему взять тряпку и стереть пыль, он этой тряпкой обтер не столы и ложа, а лицо домоправителя, да так, что у того из носу брызнула кровь, а щеки оказались все исцарапаны. Его отправили в подгородную усадьбу, но в первый же день, вместо того чтобы вспахать назначенный участок, он до вечера просидел на меже, пася волов и разговаривая с ними, а когда взбешенный вилик бросился на него с плетью, избил этой плетью его самого, к великому удовольствию всей усадебной челяди, которая ненавидела своего управителя за его злобность и скаредность.

Рабы клятвенно уверяли пострадавшего, что они не могли ему помочь, как ни порывались это сделать: этот хромой галл, конечно, колдун — он плюнул в их сторону, и никто из них не мог сдвинуться с места. Муррий уже подумывал, не отделаться ли от строптивого раба, продав его в гладиаторскую школу или в каменоломни. Он обсуждал этот вопрос с домоправителем (тот высказался было за гладиаторскую школу, но, проведя рукой по щекам, еще шершавым от рубцов, стал настаивать на каменоломнях), и Дионисий подоспел со своим советом как раз вовремя.

— Ни один ланиста[86] не купит у тебя человека, который хромает и у которого вид, словно его только что с креста сняли. И в каменоломни его никто не возьмет. А от него ты можешь получить большую пользу!

— Как бы не так! Каким это образом?

— Приставь его к лошадям. Я только что с твоих пастбищ. (Дионисий ездил туда полечить больного пастуха.) Что у тебя там творится! Ты послал туда трех сирийцев; они ростом с мартышек и смотрят на лошадей, как будто это огнедышащие драконы. Твой старший табунщик рвет на себе волосы: ему же не справиться с двумя сотнями лошадей при таких помощниках. А галлы так умеют ходить за лошадьми! У тебя будут такие кони, как ни у кого в округе. Этот галл тебя озолотит.

— Он сбежит на другой день.

— Сделай так, чтобы он не сбежал. Пообещай ему свободу. Ты знаешь, что его превратили в раба подлым образом.