Падение Икара - [35]

— Да ведь его лапа похожа на овечью ногу, а твоя рука нет!.. Такой дурак!.. И что ему сделается? Вот сломаешь на самом деле лапу, попадешь в валетудинарий[83] — как я тебе лапу буду лечить без практики? Вот и увидишь сам, что дурак!

Валетудинарий — больница — находился недалеко от хижины. Это было довольно просторное здание, разделенное на две половины; меньшая предназначалась для людей, большая — для животных. Стены, сплетенные из ветвей, были аккуратно заштукатурены изнутри и снаружи; большой очаг сложен с таким расчетом, чтобы тепло тянуло в оба отделения. Уход за больными лежал на Евфимии. Никий стал ее ревностным помощником. Если мальчика нигде не было видно, это значило, что появился какой-то четвероногий больной (за больными людьми ухаживала Евфимия), который нуждается в неусыпной заботе и внимании. Когда какая-нибудь понурая овца, которую ничто уже на свете не радовало, после нескольких приемов питья, изготовленного его, Никия, руками (под строгим присмотром Критогната, правда), оживлялась, громким блеянием требовала еды и рвалась на пастбище, радости мальчика не было границ. «Из тебя выйдет хороший врач, — одобрительно говорил Критогнат, — ты не просто даешь лекарства, а болеешь и оживаешь с больным. Так у каждого настоящего врача».

Однажды, обойдя крайние участки пастбища и набрав целый ворох разных трав и цветов, учитель и ученик присели отдохнуть в тени огромного одинокого дуба.

— Как он разросся! — задумчиво проговорил Критогнат. — А ведь ему не больше сорока лет. Я помню, как я посадил здесь желудь в первый же год, когда оказался в этих местах. Желудь был из моих родных мест: как-то завалялся в моей сумке. Мы с этим дубом земляки. — Старик помолчал. — И с Келтилом мы земляки. — Он нежно провел рукой по бело-рыжей спине щенка, развалившегося у его ног. — Мне принесли его из Галлии; это галльский пес.

— Ты потому и назвал его кельтским именем, дядя Крит? А что значит «Келтил» по-кельтски?

Критогнат несколько минут молчал.

— Мне сладко повторять это имя. Так звали моего молочного брата. Я любил его больше всех людей на свете, больше отца с матерью. Он был храбрым воином и мудр был не по возрасту. Он хотел видеть Галлию счастливой и могущественной… Его погубили люди, которым нет дела ни до чего, кроме собственного счастья и могущества. Его сожгли… И я не хочу больше видеть землю, по которой разнесся пепел от его сожженного тела, не хочу видеть людей, которые допустили этому злодеянию свершиться… Давай сюда ближе нашу охапку, начнем разбирать по сортам.

Никий усердно занялся разборкой. Критогнат рассеянно вертел растения в пальцах. Мальчик искоса поглядывал на него; хотел спросить и боялся растревожить старую боль.

— Я тебе никогда не рассказывал, как я стал рабом? Нет, конечно! Ну, так послушай.

Я родился в земле арвернов, на хуторе. Родители мои не были знатного рода, но отец был свободным и зажиточным человеком; он состоял в дружинниках у отца Келтила. Моего старшего брата затоптал на охоте зубр. Я остался единственным сыном; сестер у меня не было. Мы с Келтилом не разлучались: вместе бродили по лесам, вместе охотились и вместе учились. Отец его был богатый и могущественный вождь; его сыну не подобало жить неучем, и нас отослали в глубь вековых дубовых лесов, к старому друиду[84] (так звали галльских жрецов) Дивикону, который был другом Келтилова деда и учителем его отца. Он учил нас не так, как учат в римских школах: звонко пустословить, строить красивые периоды и доказывать, что черное бело, а белое черно; он заставлял нас наблюдать за тем, что вокруг нас, рассказывал о мире, о людях, животных и растениях. Сам он был искусным врачом и многому научил меня в науке врачевания. А о верности вождю и товарищам, о мужестве в бою и о презрении к смерти он говорил так, что слова его врезаны у меня в сердце — не в памяти. Мы пришли к Дивикону мальчишками и покинули его взрослыми людьми, и дело было не только в том, что мы стали на несколько лет старше.

Мне вскорости исполнилось двадцать лет, и отец послал меня за Альпы, к своему шурину, родному брату моей матери. Дядя давно уже переселился в долину Пада, на землю большого галльского племени инсубров[85]. Он взял себе жену из этого племени и жил самостоятельным арендатором на земле бывшего могущественного вождя инсубров. Она и теперь принадлежала ему, но прежнего веса и значения он лишился полностью: настоящими хозяевами были римляне. Отец, отправляя меня, не скрыл цели этого путешествия: у дяди была единственная дочь, и старики хотели, чтобы мы поженились.

Дядя обрадовался мне несказанно: мы, галлы, ценим узы родства, а гость, который приходит из родных мест, приносит с собой воздух родной земли. Где бы человек ни жил, как бы хорошо он ни жил, а дороже места, где он родился и провел детство, нигде нет. В мою честь устроили торжественный пир. Собралась вся родня, пришли знакомые, набралось человек двадцать.

Я так помню последний вечер моей свободной жизни, как будто все это было только вчера. Большую комнату устлали, по галльскому обычаю, сеном, на котором мы и расселись вокруг столиков. На каждом столике горой лежало мясо, вареное и жареное, и маленький каравай хлеба. Много было пива (мы любим этот напиток), и стояли большие кувшины с вином из Массилии — дядя давно припас это вино для какого-нибудь торжественного случая.