Падение царского режима. Том 3 - [59]

Председатель. — Были у вас какие-нибудь отношения с Андрониковым?

Маклаков. — Мои отношения с ним очень своеобразные. Он один из первых прислал мне поздравительную телеграмму с назначением в министры. Я, когда ехал сюда, уже слышал от чиновника особых поручений, что собой представляет этот человек, что он, между прочим, необычайно шантажирует на своем близком отношении к моему предместнику Макарову. На телеграмму я не ответил, а когда приехал в Петроград, нашел его карточку, но и карточкой не ответил. Он прислал письмо, что так радуется, просил принять его, спрашивал, неужели его успели оклеветать в моих глазах. Я не ответил. Я его никогда в жизни не видал, никогда не принял и даже больше — я чуть-чуть не попал с ним в неприятную историю из-за Сухомлинова. Сухомлинов был с ним близок, потом разошелся. В один прекрасный день (должно быть, в конце 1914 или в начале 1914 года), в совете министров, Сухомлинов мне говорит: «Государь повелел передать вам, чтобы вы выселили из Петрограда Андроникова». Будучи генерал-адъютантом, он имел право передавать высочайшие повеления; это было равносильно приказу; я ответил: «Владимир Александрович, вы напишите, а я скажу государю на докладе». «Что же, — говорит, вам его беспокоить?» Когда я доложил об этом государю, государь сказал: «Я ничего подобного не говорил, я сказал: обратитесь к министру внутренних дел, он распорядится». Таким образом, никакой высылки Андроникова не вышло; но, так как вопрос был возбужден, было произведено негласное расследование, в высокой степени для него неблагоприятное. Мне казалось, что этот человек, денежно способный на все, очень мало честный, в нравственном отношении был настолько под знаком вопроса, что начальник кавалерийского училища, приказом по училищу, запретил юнкерам бывать у него на квартире. Подобные документы в прежнее время были поводом к высылке; у меня же не было к тому никаких оснований; мое отношение к нему было — никакое, а в нравственном отношении — всегда самое отрицательное. Даже больше — я его вычеркнул: он состоял при министерстве внутренних дел, и я, придравшись к статье о том, что лица, не посещавшие службу в течение четырех месяцев, считаются выбывшими, вычеркнул его. Тогда Саблер подобрал его в министерство православного исповедания.

Председатель. — Какие у вас были отношения с Вырубовой?

Маклаков. — Никаких. Я ее видел в Ливадии. У нас она никогда не бывала. Жена с ней познакомилась, кажется, у Танеева. Раз в жизни я был у нее по приказанию государыни, которая просила передать что-то по поводу лазарета, который они начали.

Председатель. — Вы говорите, что в совете министров вы обычно голосовали за отсрочки думы. А касались вы этих вопросов в ваших докладах бывшему императору?

Маклаков. — Несколько раз бывали разговоры. Надо вам сказать, что государь довольно холодно относился к этому вопросу. Он мало придавал значения. Но, когда заходил разговор, я говорил и там то, что вам говорю (вообще, я всегда одно и то же говорю): либо продлить полномочия, либо — возьмите руль направо или налево; а то, что мы делали, — это походка пьяного, от стены к стене.

Председатель. — При этом, между левым и правым направлением, вы выбирали правое?

Маклаков. — Всегда правое. Я, как родился, всегда так смотрю.

Председатель. — Расскажите вкратце о том совещании, которое было в 1914 году незадолго до войны, в совете министров, при участии бывшего императора, по вопросу о необходимости вернуться к августовской законодательной думе.

Маклаков. — Это заседание было в Петрограде. Никто из нас не знал, зачем ехал. Делались всякие предположения; тогда председателем совета министров был Горемыкин; он высказывал предположение, которое, казалось, ничего общего не имело. Государь поговорил по какому-то общему вопросу, потом сказал: «Вот, я часто думаю, в какой степени тот закон, который сейчас существует, в какой степени он отвечает интересам России? Есть целый ряд законов, которые не осуществляются, потому что две палаты не согласны; есть такие, которые желательно провести, которые вносит правительственная власть, но они тонут в думе». Я сейчас рассказываю подробно, тогда это было сказано в нескольких словах, но смысл такой. Почти все высказались против изменений, по разным соображениям. Одни говорили — нельзя раздражать, другие — пусть соберется дума и сама сделает. Я вижу огромное количество слабых мест в решениях думы не только с правой стороны, но и с левой; и в этом смысле, я говорил государю, что положение наше сейчас — половинное, что мы приподнялись, но ни в ту, ни в другую сторону не пошли; считаю невозможной даже нашу выборную систему (я не в смысле четырехвостки говорю). Я считал, что у государя в области законодательной были отняты все права, государь не мог исправить некоторого несовершенства в законе, если он его видел; в этом смысле, мне казалось, надо сделать пересмотр. Нет никакого основания думать, что моя точка зрения была освещена юридически, сам я не юрист; просто, я считал положение нежелательным, в смысле сокращения и отсечения целого ряда прерогатив власти монарха, которой я бесконечно верил. Мне казалось, что Россия, на протяжении стольких сотен лет, все время поднималась кверху и занимала положение все выше и выше.