Падающие в небеса - [40]

– Давид, скажите, пожалуйста, что мне делать? Может быть, следует обратиться в полицию?

– А с чем мы туда пойдем? С нашими предположениями о проникновении в дом? В ваш адрес были какие-нибудь угрозы?

– Нет.

– Похитили ценные вещи?

– Нет.

– Кстати, – Гильберт повернулся к Борну, – посмотрите: пропали какие-нибудь материалы из кабинета Германа?

Гильберт произнес эти слова так, будто его друг был жив. Для него потеря Минковского стала невероятной личной трагедией, они дружили больше двадцати лет, и Давиду трудно было представить дальнейшую жизнь без Германа, его искрометного юмора, доброты и постоянного желания прийти на помощь ближним.

Борн вернулся через несколько минут с встревоженным лицом:

– Похоже, пропали три тетради.

– Как вы могли в груде похожих бумаг и тетрадей заметить, что именно пропало? – удивилась Минковская.

– Вы, Августа, наверное, забываете, что Макс – физик с огромными математическими способностями, имеющий возможность запоминать не только числа, но и предметы, – пошутил Гильберт, чтобы немного разрядить накалившуюся обстановку.

– Извините, это не так, – поправил Борн Гильберта и, увидев удивление на лице уважаемого профессора, пояснил: – Вернее, обычно я мгновенно запоминаю несколько сот предметов, но в данном случае мне этого не потребовалось, потому что я точно знаю, о каких тетрадях идет речь. По просьбе профессора Минковского в позапрошлом году я купил пять толстых тетрадей в темно-коричневом кожаном переплете. Мы забрали эти тетради в архив. Три оказались чистыми, четвертая полностью исписана, а пятая заполнена на треть. Воры украли похожие тетради, которыми пользовались ваши ассистенты и ассистенты профессора Минковского.

Августа и Гильберт стояли и, не скрывая удивления, переглядывались между собой, не в силах поверить, что их худшие предположения превращаются в реальность. Наконец после затянувшейся паузы Августа спросила:

– Вы считаете, что именно тетради явились предметом поисков грабителей?

– Похоже, да. В этих тетрадях Герман тезисно записывал свои основные идеи, в них содержатся формулировки главных открытий профессора, часть которых еще не опубликована, – ответил Борн.

Опять воцарилась тишина. Каждый из присутствующих размышлял над собственной версией того, что происходит. Гильберт как старший и наиболее умудренный опытом человек заговорил первым:

– Не волнуйтесь, Августа. Несмотря на то что я так и не понял, кто же эти люди, преследовавшие Германа перед смертью, да и теперь не дающие покоя его памяти, мы опередим их.

Борн и Минковская одновременно посмотрели на Гильберта.

– Как? – вырвалось у Августы.

– Очень просто! Макс как можно быстрее опубликует материалы Германа и выбьет почву из-под ног ублюдков.

Последнее слово тяжело далось профессору – он очень не любил ругаться, а в присутствии женщин вообще не позволял себе подобного поведения, но сейчас ему не удалось сдержаться.

Борн кивнул:

– Мне нужно пару недель, и статья будет приготовлена. Но я пока занимался одной тетрадкой, потому что в другой – материалы, которые требует дополнительного анализа. Очень много ссылок на работы Эйнштейна…

– Вот и замечательно! – обрадовался Гильберт. – Постарайтесь поговорить с ним и передать ему эту тетрадь, пусть поработает над имеющимися там материалами. Когда вы сможете это сделать?

– По-моему, это отличное решение. Тем более я увижу Эйнштейна на следующей неделе, на семинаре в Берлине, и все объясню. Не хочу это делать по почте.

– Правильно. Хотя я не стал бы настолько пугаться каких-то там мелких воришек. – И Гильберт нежно обнял Августу.

Глава 11

Москва лениво отряхивалась от длинной и грязной зимы. Сапожников обратил внимание, что с каждым годом в центре города зимой становилось все больше и больше грязи. Канули в Лету, оставшись в детстве, воспоминания о белом хрустящем снеге, лыжне, начинавшейся сразу у крыльца, на которую выходили всем подъездом, хоккее, когда шайбу гоняли во дворе, прямо на проезжей части, поскольку те две машины, что принадлежали жильцам дома, еще не приехали с работы, а другие бывали здесь не чаще раза в месяц. Все это безвозвратно пропало, как и очень многое другое, о чем теперь больно вспоминать, но и забыть тоже невозможно. После Нью-Йорка, благоухающего весной, Москва, вернее Подмосковье, только начинало наполняться ароматами оживающей природы, но и этого было достаточно, чтобы остановить водителя на обочине, выйти на пять минут, вдохнуть воздух полной грудью и моментально почувствовать ускоренное биение сердца и безумный прилив сил.

«Так классно жить! И никто не сможет помешать мне получать удовольствия от жизни. Нет, черт возьми, мы еще повоюем!» – подумал Сапожников и быстро направился к машине. Поудобнее устроился на сиденье и позвонил Авдееву:

– Антон, я в Москве. Когда мы можем увидеться?

– Сейчас сможешь?

– Где? Я только что прилетел и еду из Шереметьева.

– Лубянский проезд знаешь?

– Конечно, параллельно улицам Лубянка и Мясницкая – между ними.

– Да. Там есть ресторан. Называется «Лубянский», знаешь?

– Нет, я как-то раньше старался избегать улицу Лубянку и все строения, на ней находящиеся, – пошутил Сапожников, но Авдеев, видимо, его юмористического настроя не разделял, поэтому ответил резко и совершенно серьезно: