П-М-К - [28]

* * *

Наш роман с тобой до полуночи,

Сука здешняя, коридорная.

А. Галич

Чьи-то лица припомнятся,

Кто-то ближе подвинется, —

Это просто бессонница

И чужая гостиница.

Как жила? Припеваючи?

Не в особом экстазе ведь,

Расскажи мне о Галиче,

Если сможешь рассказывать.

Может, все перемелется,

Может, снова навалится, —

Не вдова, не изменница.

Не дала… Что печалиться?

Не княжна, не снегурочка.

Светит тусклая лампочка.

Ты ждала его, дурочка?

Не воротится, лапочка.

* * *

Полаять, что ли, на луну?

Да не поймут, пожалуй, люди.

Они так любят тишину,

Преподнесенную на блюде.

Из раннего

Белый день заштрихован до неразличимости черт.

Я свернул у моста, а теперь мне, должно быть, налево…

Словно Кай, что порвал за свой век больше тысячи Герд,

Я заделал себя так, как вряд ли смогла б Королева.

Нынче ветрено, Постум, но что они значат — ветра,

С совокупностью их, с направлением, с силою, с розой?

Не пришедших домой тут и там заберут мусора;

Что рождалось стихом, умирает, как правило, прозой.

Ничего никогда никому не хочу говорить,

Повторяя себе вопреки непреложное: «Скажешь!»

До того перепутана первопричинная нить,

Что ее и петлей на кадык просто так не повяжешь.

Нынче ветрено, милый. Как следствие — вот тебе на:

На мосту ни зевак, ни гетер, ни блуждающей чуди,

И, как в детских стихах, фигурируют те же: луна,

Тишина и т. п. И ее преподносят на блюде.

С чешуей покрывает по самое некуда вал

Никакого житья — все равно, будь ты поц или гений.

Я живу у моста. Я на нем никогда не бывал,

И считаю, что это одно из моих достижений.

Славе Цукерману

На стыке двух культур — культуры никакой,

Все вывезено лучшее отсюда.

И вот твоя строка, не ставшая строкой

В реестре прочих строк, ни Торы, ни Талмуда,

Бросается в астрал, кончается тоской,

Расцвеченной по грудь огнями Голливуда.

В остаточной связи, на разных полюсах,

По эту и по ту регалию стакана,

Когда звучит рояль Бетховеном в кустах

И капает вода из сорванного крана,

Отчетливо паря на девственных листах,

Рождаются слова Великого романа.

Великого? Уволь. Пройдя по косяку

Бессмертия, на борт пустыми вынув сети —

Не потому, что, мол, плохому рыбаку,

Как трепетной мадам, не любящей при свете…

Скорее, — как тебе напишут на веку,

Оно так и пойдет — рядком по киноленте.

Выходит, так и есть: Вселенная — бордель,

Космический притон для спермовыжималок,

Лесбийская стезя… Но все же — неужель

У прилетевших к нам (для пересчета палок),

Мелькнувшим в облаках, раскрашенных под Гжель, —

Божественный инстинкт, как наш, угрюм и жалок?

Покуда не зажглась заштопанная ткань

На облаке души, в штанах ли, без штанов ли,

Не свой видеоряд попробуй раздербань,

А таинство любви, лишенной сна и кровли,

Которой все равно необходима дань

Сердечного тепла — в разгар порноторговли.

* * *

Где подрались скинхед и хачик

(Из-за чего — пойди спроси),

Там потеряла Таня мячик,

Когда платила за такси.

А ей налили полстакана,

А ночка темная была.

Она запела про ивана,

Но все же с хачиком пошла.

* * *

Словно «Буря и натиск», когда не по Гёте, а так,

Недалече от мест, где живет по наитию Пригов,

Я пишу на манжете твоем, как на чистых листах,

Как люблю и привык, авторучкой полжизни продвигав.

Так, по ходу годин, мой оцепленный розами, мозг

Выдает на гора (и пока не увял вместе с ними).

Наводя по утрам, по привычке, сомнительный лоск,

Я мараю стихи, что не выглядят даже моими.

Монологами Федр — не заменится пение Муз,

Но попробывать можно, и я, лишь бы как, попытаюсь.

А тебе все равно, только б был хоть какой-нибудь вкус.

Иногда он сдает. И нередко. Что сделаешь? Каюсь.

Так высокая речь, для того чтобы выйти в тираж,

Переходит на сленг окосевшего в баре бой-френда,

Так идут напролом, критикуя чужой макияж,

Так сжигают мосты. Так рождается микроЛЕГЕНДА.

Заходи же ей в хвост эскадрилией, полной любви,

Где в казарме тишком до полуночи дрочат пилоты.

Многоточий в судьбе — словно лишнего спирта в крови,

У того, кто набрал, бог весть где, перед сном обороты.

Недалече от мест… Недалече от эдаких мест,

Где болит до сих пор позабытая в юности рана,

Я несу, день и ночь, свой писательский маленький крест.

Эскадрилия спит. И ее поднимать еще рано.

* * *

Два чувства дивно близки нам…

Пушкин

Понять, в чем дело. Жить зазря,

Водить по выставкам бабищу,

Любить родную пепелищу

И слушать только стебаря.

Косить под Бродского, коря

Себя за то и днем и ночью,

Сводить все фразы к многоточью

И говорить — не говоря.

Иметь презрение к гербам.

Имея склонность к извращеньям;

Понять, в чем дело, но за мщеньем

Не лезть к владыкам и рабам.

Идти, спускаясь по ступеням,

Сходя к отеческим гробам.

Построившим Второй Медицинский институт

Для построивших Мед несущественно — верх или низ, —

При скольжении мини

Его коридорами: если

Перепонки видны, так пускай будет виден сервиз, —

Вот такие дела, — как в гинекологическом кресле.

Если подиум тверд, то как воды, по коим ступать

Не дано без понтов: медицинские зыбкие хляби.

Но у вечности здесь не впервой под ножом воровать

И запутывать след, лебезя и рыдая по бабьи.

Для построивших Мед с поволокою мрамора стен,

Навещавших толпой ежедневно пивную палатку

Ниоткуда — для них — и с любовью, точнее — затем,

Чтобы сверху прижать, как к проколотой кожице ватку,

Свою речь и свою не совсем нецензурную брань;