П-М-К - [22]

(Как человек, сам находящейся в длительной депрессии, Миша стал крайне внимателен к проявлению депрессивных состояний у других окружающих его людей). Правда, сам факт нашего прямохождения не стоит переоценивать. Можно перемещаться не только при помощи собственных ног, но и при помощи своих мыслей и идей, путешествуя внутри собственного сознания, использовав для этого в качестве средства передвижения свой интеллект и свою фантазию. Но само прямохождение…

Миша ясно помнил, как ему вдалбливали на уроках биологии (и не только), что «умение ходить на двух ногах существенно продвинуло нас по эволюционной лестнице и значительно возвысило нас как вид над другими, менее разумными и гораздо менее развитыми доисторическими млекопитающими».

(— Не холодно?

— Да, что-то поддувает…а мы скоро приедем?

— Потерпи. Чуть-чуть осталось).

Так вот, если убрать из этой фразы слово «млекопитающие», сразу станет видна вся логическая нагота и несостоятельность этих затасканных хрестоматийных постулатов. Миша прекрасно помнил, что до нас — до высшего отряда приматов — по этой вечно изменяющейся земле бегали игуанодоны и тираннозавры, вполне сформировавшиеся прямоходящие, кстати, не отличающиеся, при этом, если верить палеонтологам, большим умом и сообразительностью; даже тот голубь, замороженный трупик которого Миша так и не сподобился убрать с больничного карниза, умел не только летать (что нам как виду до сих пор абсолютно недоступно), но и совершенно спокойно ходил на своих двоих, когда это ему требовалось…

Что, блядь, за мысли такие! — не протрезвел еще, наверное, — подумал Миша и вкатил кресло-каталку с притихшей на морозе Джурджей на обледенелый пандус ожогового корпуса.

Ожоговый корпус считался среди всего не имеющего к нему непосредственного отношения медперсонала — самым нелюбимым местом на территории больницы. Посещать его старались как можно реже и только при возникновении крайней необходимости.

Дежурный врач, осмотрев Джурджу, в отличие от дежурного врача санпропускника, разочаровал ее еще больше, сказав, что одной неделей постельного режима она, к сожалению, не отделается; потом посмотрел в карточку и, видимо, прочитав фамилия — криво ухмыльнулся.

Миша поднял Джуржду вверх на лифте и, оставив ее в перевязочной второго этажа, вышел в затемненный холл, расположенный напротив пожарной лестницы, куда, по общему обыкновению, бегали курить все посетители и пациенты из близлежащих палат и отделений. Здесь среди пыльных карликовых пальм и ободранных фикусов стояло удобное кожаное кресло, как правило, никем не занятое в столь поздний — по больничным меркам — час. Миша присел и тут же, почти без всяких пауз, погрузился в глубокий похмельный сон: как будто кто-то резко надвинул ему на глаза мягкую фетровую шляпу с широкими черными полями.

…Этот образ, этот незамысловатый сюжет часто, слегка видоизменяясь, переходил из одного Мишиного сна в другой: свет, краски, ощущения времени и пространства оставались всегда одними и теми же; но главный (и единственный) персонаж от сновидения к сновидению менял то пол, то ракурс, то появлялся в новом — обычно средневековом — одеянии, а то и вовсе представал в образе бесполого обнаженного гермафродита — всегда, впрочем, с миловидными чертами лица и светлыми, по-ангельски завивающимися волосами. Этот ангел (Миша определял его для себя именно так — ангелы — они ведь, насколько он помнил, существа бесполые) с редким постоянством и усердием выполнял одно и то же, совершенно необходимое для людей и абсолютно неприемлемое для ангелов, сакральное — если можно так выразиться — действие: он садился на карточки и, тягостно морща миловидные черты своего утонченного лица, отвратительно тужась и кряхтя, опорожнял своей кишечник прямо на расстилающуюся под его ногами и различимую даже во сне до отдельно взятого листка или тончайшей былинки густую изумрудную мураву.

Он, попросту говоря, вульгарно срал на природе.

Но срал он тоже не по-людски… Вместо отвратительных и зловонных человеческих фекалий из его анального отверстия сыпались разноцветные золотые и розовые — самых что ни на есть отборных сортов — садовые цветы.

Господи! — всегда думал во сне Миша — что же он такое скушал?! Что же он такое, мудило грешное, сожрал? Ведь не может быть так: съел кусок колбасы или, скажем, шмат сала, а на выходе — розы да рододендроны…

Впрочем, разве ангелы едят сало?

— Пойдем, пойдем. Нет здесь никого. Спят уже все.

Они прошли мимо, на пожарную лестницу, видимо, покурить.

Сон был прерван; но вставать из теплого насиженного кресла Мише не очень-то хотелось. Он аккуратно потянулся и решил попробовать заснуть еще раз, благо Друджу, по всей видимости, пока еще не обработали, если бы обработали — давно бы позвали его: все равно надо будет везти ее в другой корпус — в ожоговом лежали в основном только сильно обгоревшие пациенты.

— У тебя зажигалка есть?

— Да есть, есть. Тише ты. Видишь, санитар закемарил. Пусть отдохнет малёк, бедолага.

Судя по голосам и по бензиновой гари, пахнувшей на Мишу, когда они прошли рядом, мужчина был водителем, а женщина местной пациенткой; врачи и медсестры на пожарную лестницу курить не ходили, у них для этих целей имелось свое помещение.