Ожившая тень - [24]

Мёнгиль внимательно слушал с неизменной своей улыбкой. Потом сказал:

— Слушай, Муниль, ведь у тебя нет никаких доказательств. Зачем ты зря болтаешь? Узнает тот же Пак, может такой шум поднять!

— Ну и пусть! — не сдавался Муниль. — Нет, вы его не знаете… Он и сегодня — в такой день! — припёрся в правление пьяным…

Ребята так и ахнули. Они знали: Муниль не станет придумывать. А Муниль резко повернулся к изумлённым друзьям.

— Уже того человека из бригады охраны порядка…— начал было он и вдруг осёкся, будто сам испугался того, что собирался сказать.

Ребята во все глаза смотрели на своего друга.

2

Сегодня контрольная по геометрии, а Чхонён не явился в школу. «Неужто его опять не пустила тётушка Хван? — тревожно думал Мёнгиль, то и дело поглядывая на пустовавшее рядом с ним место. — Где он? Что делает?» Перед глазами Мёнгиля стояло угрюмое лицо его молчаливого друга. Он вдруг вспомнил слова, сказанные Чхонёном тогда, летом, на кукурузном поле: «Скажи матери, чтобы не выходила из дома!..» И в тот же вечер их дом загорелся.

Конечно, Чхонён знал о поджоге заранее. Но откуда? Кто сказал ему? Может, всё это как-то связано с Паком?

Какой он всегда задумчивый и молчаливый, этот Чхонён. Впрочем, именно этим он и привлекает Мёнгиля. Кёнпхаль с Мунилем — те другие, в особенности Кёнпхаль. Ничто его по- настоящему не волнует, ни о чём серьёзном он, кажется, и не думает. Как перемена — выскакивает с дружками во двор и гоняет без устали мяч.

Чхонён же держится в стороне. Но когда в прошлом году устраивали в школе мастерскую и ребята помогали строителям, Чхонён таскал в чиге по семь кирпичей сразу. А другие — по три-четыре: до станции, где стояли вагоны, как-никак почти десять ли! И если Чхонён видел, что кому-то тяжело, он тут же подходил к товарищу и молча перекладывал кирпичи в своё чиге. Он старался сделать это незаметно, тихо и даже краснел от смущения…

Но вот занятия кончились. Мёнгиль вышел на улицу. Через три недели его отряд поедет в Пхеньян на экскурсию, надо было как следует подготовиться.

Небо хмурилось с самого утра и теперь наконец разразилось мокрым, осенним снегом. Горы, словно молчаливые часовые, окружающие деревню, стали совсем белыми. А снег всё падал и падал…

Мёнгиль постоял на пороге, вдыхая свежий морозный воздух, потом вышел на белую от снега дорогу и отправился к Чхонёну. Снег летел прямо в лицо, падал большими влажными хлопьями. Мёнгиль шёл вперёд, против ветра, упрямо наклонив голову. Наконец вдали, за снежной пеленой, неясно забелел одинокий домик Чхонёна.

Мёнгиль взялся уже за кольцо, чтобы отворить калитку, как вдруг услышал женский смех. Ему вторил грубый мужской голос. Повинуясь какому-то неясному чувству, Мёнгиль поспешно отступил за ореховое дерево. Через минуту приоткрылась калитка. Из дому крадучись вышел мужчина. Вытянув от напряжения шею, Мёнгиль старался разглядеть человека. Чёрное зимнее пальто, чёрная шапка… Пак Пхунсам!..

Вот Пак прошёл мимо дерева. Резко запахло водкой. «Неужели они пьянствуют вдвоём с тётушкой Хван? Или он приходит к ней пьяным?» — растерянно думал Мёнгиль.

Поглядев вслед Паку, он вышел из-за дерева и решительно рванул на себя калитку. Калитка была заперта. Мёнгиль тряс её, изо всех сил барабанил обеими кулаками — всё было тщетно. Но он не уходил: он же знал, что тётушка Хван дома. Наконец послышался её недовольный голос:

— Кто там?

— Это я, Мёнгиль! — звенящим от ярости голосом крикнул мальчик.

За воротами помолчали, потом тётушка Хван отворила:

— Чего тебе?

Она казалась смущённой, стояла поодаль, искоса поглядывая на Мёнгиля.

— Чхонёна не было в школе. Вот я и пришёл,— сдержанно объяснил Мёнгиль.

— Вот оно что…— протянула тётушка Хван.— А у меня, как назло, так голова разболелась! Со вчерашнего дня болит и болит. А сегодня — просто ужасно.

— Да…

— Ну заходи, заходи,— заторопилась она вдруг.

Мёнгиль вошёл в дом. В нос ему сразу ударило перегаром, «Вот, значит, как: она пьёт вместе с Паком…» — подумал он. Его неприязнь к тётушке Хван перешла в отвращение. Женщина пьёт водку! Вместе с этим бездельником! Мёнгиль отвёл глаза в сторону: ему было противно смотреть на неё.

Чхонён неподвижно лежал в углу на кане. Мёнгиль положил ему руку на лоб — лоб горел как в огне.

— Тётушка, у него же температура! — забыв о своей неприязни, бросился к матери Чхонёна Мёнгиль.— Вы вызывали врача?

— Чего там! — отмахнулась тётушка Хван. Видно было, что она не придаёт никакого значения болезни сына.— Простудился небось.

Она взяла с полу большую бутыль с водкой, поставила её на полку.

— Как же так? — не отставал Мёнгиль.— Должен же врач его посмотреть!

— Так пройдёт…

Тётушка Хван подошла ближе. Мёнгиль сморщился, отвернулся: очень уж несло от неё перегаром.

— Он что же, так и будет лежать тут без присмотра? — спросил он, изо всех сил стараясь быть вежливым.

Тетушка Хван промолчала и присела на кан. По багровому от жара лицу Чхонёна крупными каплями катился пот. Мёнгиль взял висевшее на крючке полотенце, осторожно вытер товарищу лоб. Тетушка Хван покраснела. От водки, наверное. А может быть, ей стало стыдно.

— Приятель мой, Пак, только сегодня вернулся из города… Вот и пропустили по рюмочке,— сочла нужным она пояснить, внимательно наблюдая за выражением лица Мёнгиля.