Ожидание - [51]

— Я сейчас заору, где ты.

— Ударю, — сказал Сашка, и в голосе его была незряшная угроза.

— Ударь попробуй, — тихо засмеялась Тоня. — Ты теперь передовик! Тебе нельзя меня бить, — добавила она шутливым шепотом.

— Я тебя не ударю, правда, — сознался Сашка. — Ну иди!.. Катись!

— Да что случилось? — требовательно спросила Тоня. — От кого сбежал?

— Уходи, и все!

Она поправила косу, запрокинув руки и выставив вперед локти, у самой Сашкиной рожи. Встала, шаря рукой по балке.

— Ну и лежи тут!

Он и лежал. Лежал и думал, как хорошо, что не проболтался. Ведь это пустяк — то, что стряслось с ним. И он не виноват. Спровоцировали. И пройдет, забудется, перемелется — мука будет. Главное, держать язык за зубами. Не быть дураком. Больше-то ведь никогда он не заплутает. Найдет рыбу, сначала других позовет — нате, жрите.

Он лежал, пока ночь снова не стала ночью, не умолкли воробьи и люди. Последней он услышал фразу причального сторожа, проковылявшего мимо цеха среди других:

— Тоньки тоже нет… Спрятался где-то с Тонькой на радостях. И вся лотерея.

Шагов было много, но сторожу никто не ответил. Тогда Сашка выбрался из окна, уцепился за ветку дерева, поймал ногами другую. Подумал, что Тоня могла сорваться в темноте, и, испугавшись за нее поздним страхом, запоздалый холодок которого щекочет сильней обычного, спрыгнул.

— Сашка!

Тоня стояла под деревом.

— Попадет тебе от матери, — сказал он.

— Если мне не хочешь, скажи Горбову. Иди сейчас и скажи. Мотор запороли? Гоняли, гоняли и запороли? А?

— Не запороли, — обалдело сказал Сашка. — Чего ты пристала?

— Я же вижу, что ты сам не свой.

Она пошла прочь.

— Тоня! — тихо окликнул он.

Была бы она его женой. Вот сейчас догонит и скажет, чтобы выходила за него замуж. Он догнал и загородил ей дорогу.

— Тонь. Слушай, что скажу…

— Очень мне надо… — И она оттолкнула его рукой, злясь, что столько ждала.

— Провожу.

— Сама дойду.

У нее тоже характер был. И Сашка только смотрел ей в спину, пока было видно, а потом вынул кепку из-за пояса и натянул на глаза.

11

Горбову он постучал в окно, хотя дверь у того, как известно, не закрывалась.

— Кто там? — раздался громовой голос «преда» — видать, еще не уснул.

— Я. Сашка.

— Ну, мать твою перемать!..

«Пред» высказывался довольно долго, надо же и «преду» когда-то облегчить душу.

— Значит, так, Илья Захарыч, — сразу сказал Сашка. — С вашими словами я согласен. Целиком и полностью. Теперь слушайте меня… У Саенко отказала рация, и он сбросил мне вымпел с запиской, навел на крупный косяк… Просил всем показать, а я взял рыбу один. Не сказал никому.

Вот как просто-то!

Илья Захарыч потер подбородок, мирно покряхтел, как будто в горле у него першило.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал он, словно ничего не понял, и спросил погодя: — Это правда? — хотя уж видел, что правда. По всему было видно.

— Правда. Вот записка… Где же она? Эх, черт! Была записка! — Сашка стал рыться в карманах, но вынул только сигаретную пачку и швырнул на стол. — Тут была… С подписью. «Привет… Саенко».

— В море небось выбросил? — презрительно спросил Горбов.

— Может… Или на чердаке потерял. В рыбном цехе.

— Вон где ты скрывался, артист!

Сашка беспомощно потупил глаза. Первая смелость, которая подпирала его, как та проглоченная шпага, вдруг растворилась, и он обмяк, осторожно вытряхнул из пачки сигарету и трясущейся рукой затолкал пачку в карман.

— Можно закурить? — прохрипел он и закурил, не дождавшись ответа.

Горбову хотелось одним махом размозжить Сашкину голову, но он медлил.

— Может, косячок мелкий был? — спросил он с некоторой надеждой.

— Нет, — сморщив лоб, как у старика, сказал Сашка. — Косяк подошел, сильный. Свежий. Всем хватило бы под завязку.

— Ох, сволочь ты, — теперь не потирая щек, а комкая их, будто и его, как Саенко, схватил приступ зубной боли, охнул Илья Захарыч. — И откуда вы такие сволочи беретесь?

— Я ж сниматься не стал, — несмело защитился Сашка.

— Да какое уж тут кино! — простонал Илья Захарыч. — А-ха-ха! Все могли загрузиться! Все! И какая рыба! Царица!

Он еще не понимал, что беда случилась не с рыбой, а с Сашкой.

— Сельдь отборная, — согласился тот.

— Мы стоим, план стоит, рыбный цех стоит, — горевал Илья Захарыч. — А ты!..

И тут он поднял глаза и остановил их на Сашке, и, хотя они давно выгорели на солнце и выветрились из них все оттенки и лампочка горела слабая, специально ввинченная для ночных свиданий председателя, все же можно было узреть, как они потемнели, крохотные горбовские глаза, но он опять подождал, пока сошла с них эта темнота, как туча. Это длилось долго. В правлении обычно в такие моменты Горбов стукал кулачиной по столу. В прежние годы лежало на столе стекло — стучал по стеклу. Резался. Стали убирать, беречь горбовские кулаки. Теперь стучит реже и тише, но стекла все же не кладут. Израсходован лимит наперед.

Туча сошла, и открылась в глазах «преда» одна боль.

— Ты помнишь Рачка? — спросил Горбов.

— Помню, — не сразу выдохнул Сашка.

Жил у нас, да что жил, и сейчас живет один гражданин по фамилии… Ладно, фамилия у него была для нас известней, чем у деда Тимки, только и вспоминать не хочется. Давно уж прозвали его Рачком, так и кличут. Перекрестили.