Ожидание - [17]

— Эх ты! А это зря.

— Мы скоро уедем, — быстро объявила Маша.

— Поладили? — с сочувствием спросил он, мягко хлопая бельем о стол: видно, выбирал и кидал, что надо.

— Пола-а-адим! — высоко пропела Маша так, что я вздрогнул, как от ожога.

Вы знаете, у нее был совсем неприкрытый голос: ей больно — и вам больно, подумал, что это даже опасно, когда человек не может скрыть ни шиша. Попробуй-ка все время без притворства. Может, людям не до тебя совсем, а ты к ним, как есть. Потому она больше и молчала.

— Семья, — назидательно сказал Демидов.

— А где же ваша семья? — спросила она.

— Не встретил я никого, — пожаловался он откровенно.

Может быть, она впервые присмотрелась к нему с интересом. У него было молодое лицо с жесткими чертами, с серыми глазами, каленое, надранное, нахлестанное ветром, бьющим каждый день по загорелой коже. Я так и представил его себе сейчас еще багровее, чем раньше. А он закончил шутливо:

— Не везет мне. Тебе сколько лет? — вдруг спросил он.

— Двадцать шесть, — сказала она.

— Это ты моложе меня? — удивился он, и какую-то долю времени постояла тишина, которая разрядилась усмешкой. — Тороплива!.. Куда спешишь? Хватило бы тебе и двоих…

— Эх вы, герои! — с какой-то беззлобной и поэтому совсем обидной усмешкой обронила Маша. — Вы-то у матери какой были? Первый или пятый?

— А я не знаю… Я в детдоме вырос, — сказал Демидов, и Маша промолчала. — Стираешь?

Конечно, он видел лохань под сливой во дворе и белье на веревках.

— Вот если б училась я, — сказала Маша, вспоминая что-то давнее. — А то…

— Бросила? — спросил он. — Зачем?

— Любовь, — серьезно сказала Маша, взаправду, как и все другие слова.

Он толкнул дверь, заскрипевшую, как никогда, сильно, будто она не хотела выпускать хозяина. И задержался на пороге.

— Я ведь не гоню, — сказал он Маше. — Живи, сколько надо.

— Доктор! — крикнула Маша, спохватившись. — Где вы там?

Я вышел, нелепо запутавшись в занавеске.

— А, доктор! — сказал Демидов.

У него была рыжая бородища до ушей, он совсем был не похож на себя. Мы вместе зашагали по улице.

— Ну, как она? — спросил он.

— Ничего, — сказал я неуверенно.

— Чего ж хорошего! — усмехнулся он и вдруг сунул мне клочок сети с двумя лобанами. — Отдай ей.

Эта сеть висела на калитке, и он снял ее, когда мы уходили.

— А что ж вы сами? — спросил я.

— Не берет она. Я уж посылал. С пацаном передавал… с Лешкой. Не берет.

— Разве вы возвращались с лова? — спросил я.

Демидов меня точно не расслышал.

— Я думал, она уехала… Не уехала, зараза.

— Она письма ждет, — вступился я. — От мужа.

— Ребята надо мной регочут, — сказал он. — Полундра, доктор!

Полундра на морском жаргоне означает что-то среднее между «спасайся» и «спасайте». Одним словом, караул!

Незнакомый, рыжебородый Демидов закуривал на улице, а я стоял с рыбой в руке, когда к нам подошла Лиля.

— Сгони квартирантку, Андрей, — сказала она без обиняков и стиснула побелевшие под растрескавшейся помадой губы.

— Чего ты ее боишься? — спросил он, простодушно усмехаясь.

— Ну, до свиданья, — сказал я.

— Побудь, — остановил меня за руку Демидов.

Похоже, я ему был нужен, как прикрытие. Как противоядие против Лили. И Лиля смирилась:

— На берегу не бываешь.

— Рыбу ловим.

— Как бездомный…

— У меня на корабле хорошая каюта есть. Верно, доктор?

— Я не доктор, — сказал я.

— Андрей, — спросила Лиля, — ты никак влюбился?

— Слыхал, доктор?

— Я не доктор! — крикнул я, рванув руку, потому что он все еще держал меня.

— С тремя детьми не каждая от мужа уйдет, — говорила Лиля дрожащим голосом. — Она приманчивая… С характером… И красива… Ой, смотри, Андрей, ты присохнешь, а она уедет, как приехала… Замаешься!

— Уезжает, — сказал Демидов.

— А ты? Да ты хоть глянь на меня! Пойдем ко мне?

Рука у меня заныла, демидовские пальцы сжимали ее так, что клочок сети с лобанами шлепнулся на дорогу, отпугнув крутившуюся рядом кошку.

— Рыбу надо ловить, — поглядев на нее, сказал Демидов. — Шторма идут. Тороплюсь.

И побежал. Что-то с ним делалось неладное.

— Она скоро уедет, — сказал я Лиле, поднимая рыбу с земли.

— Когда? — спросила Лиля.

А разве я знал это?

Вечером моя хозяйка жарила лобанов, которых Маша не взяла. Лобаны были вкусные. Осенняя рыба жирная… Хозяйка ее хвалила. А про Машу она сказала:

— Вот уедут дорожники, кому она будет стирать? У нас тут все сами себе стирают… Пропащая баба!

11

По дороге катил фургончик с надписью «Почта». Я сидел наверху, упираясь ногами в крепления за спиной водителя. Он мне дельно посоветовал:

— Будешь падать — держись за воздух.

Чего-чего, а воздуха вокруг хватало.

Внизу ходуном ходило море. С новой дороги было видно, как волны привставали над берегом и беззвучно рушились, не находя опоры. Грохот их сюда не долетал, мы уже были высоко и поднимались еще выше, все ближе к вершинам. Как на вертолете.

Хотя, впрочем, на вертолете я никогда не летал.

Давно ли я той же дорогой попал в Камушкин, а вот уже ехал отсюда как его посланник.

Два дня назад меня позвал в гости Степан Степанович. Как взрослого. Я завязал галстук, купленный утром в магазине, поскольку собирался в солидную компанию, но перед домом Степана Степановича снял и заткнул его в карман, и хорошо сделал, потому что такие же галстуки были на аптекаре Борисе Григорьевиче и начальнике почты.