Ожидание друга, или Признания подростка - [16]

Она исступленно защищала меня, сжимала кулаки, будто готовилась наброситься на моих врагов, вся подавалась ко мне, точно хотела собою закрыть меня; а я, хотя и ощущал от этого в душе что-то необыкновенное, какую-то немыслимую вознесенность, пугался и не давал ей защищать меня, и она, от недоумения и досады, от бессилия своего бледнела и готова была самого меня поколотить за то, что я был против себя.

"Таня, – улыбался я, – вот и ты говоришь почти то же, что говорил мне тогда над ямой Восцын". – "Нет, не то! – вспыхнула Таня. – Не то... Я по-другому. Я... Мне тебя... я тебя..." – "Не надо, Таня!.. Не говори ничего, слышишь? Умоляю тебя..." – уже словно в бреду бормотал я, хватая ее за руки.

Потом, прощаясь, она, со светлым лицом, сказала: "За то, что ты такой, он тебя ненавидит. А я за то, что ты такой, тебя люблю".

Пришли однажды ко мне и от класса. Подруги-соперницы: Наталка Гуща и Оксана Полевая. Я их помню еще до школы – в розовых воздушных платьицах, с пышными розовыми бантами. Не люди даже, а цветы. Я думал тогда, что девочки особенные создания, я льнул к ним, доверялся им, но с каждым днем все больше и больше убеждался в том, что они точно так же грубы и драчливы, как и мальчики, и даже превосходят мальчиков своей вредностью и злостью.

Правда, до школы я их знал мало, так как жил большей частью в деревне у бабушки; зато в школе узнал их сполна. Обе они – и Наталка и Оксана – претендовали на первое место среди девочек класса. Это по красоте. А по физической силе и вообще по влиянию они превосходили и девочек и мальчиков. Надо было видеть, как эти создания – подружки! – вырывали одна у другой первенство... В их перепалках, в злых взглядах мне слышались и виделись стальные мечи, которые сверкали, звенели и скрежетали, ударяясь друг о друга. Да, это были не алюминиевые игрушечные сабельки, а тяжелые боевые мечи... Я долго пребывал в изумлении, не в силах понять, как это может быть, как может уживаться их дружество с лютой неуступчивостью. Хитрость и коварство их не знали предела. Никогда не забуду, как Оксана, только что обнимавшаяся с Наталкой и хвалившая ее новую стрижку, сказала про нее при мальчиках: "Подумаешь! Фёкла лохматая..." И еще не могу забыть, как она, склоняя мальчиков на свою сторону и отвращая их от подруги, говорила: "Терпеть не могу Наталку! Все от вас, мальчишек, выведает, а потом секреты ваши всем рассказывает... И вообще на вас наговаривает..."

Мама продолжала внушать мне, что девочек надо беречь, что они слабые, нежные и пр., и пр. Я же возмущался: это нас, мальчиков, надо беречь, потому что девчонки беспощадно колотят нас! Папа посмеивался. "Пройдет немного времени, – говорил он, – и вы станете сильнее их. А пока что они вымещают на вас будущие обиды". Не знаю, когда мы станем сильнее; вот уже в восьмом классе, а они по-прежнему колотят нас.

Впрочем, со временем я стал замечать, что многим мальчишкам нравится, когда девчонки их бьют; они даже ищут этого!

И теперь девчонки бьют мальчишек совсем не так, как несколько лет назад. Теперь битье стало выражением неравнодушия и даже больше того...

Вообще все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Помню, приехал я из пионерского лагеря и, улучив подходящую минуту, обронил при папе и маме: "А в лагере один мальчик целовал девочек..." Мама с папой переглянулись. "Это был очень плохой мальчик, – сказала встревоженная мама. – Девочки, конечно, проучили его?" – "Да, проучили", – ответил я, вспоминая, как девчонки в самом деле гонялись за мальчишкой и колотили его. "Ну вот..." – удовлетворенно заметила мама и вскоре забыла наш разговор. Вечером же я произнес тихо, тоже как бы невзначай: "А потом тот мальчик находил у себя под подушкой цветы..."

Последовала, как пишут драматурги, немая сцена...

Меня, правда, класса этак с пятого девчонки уже почему-то не трогали. Сам я тоже избегал их.

Признаюсь, однако, в одном непостижимом факте. Едва ли не с четырех-пяти лет у меня по отношению к девчонкам возникло что-то похожее на чувство обиды, как будто я верил, что все они – добрые феи, а они обманули меня, оказавшись чуть ли не разбойниками. При всей моей оставшейся с младых ногтей предубежденности к девчонкам, при том, что мне был особенно отвратителен агрессивный эгоизм в них, созданиях, по какому-то странному моему убеждению, особенных, стоило мне заглядеться в Наталкины темные мягкие глаза или в зеленые злые, но все же красивые глаза Оксаны, как я чувствовал, что у девчонок этих есть и надо мной какая-то таинственная, жгучая власть.

Я обрадовался их приходу. Все-таки через неделю-другую начинаешь скучать по классу.

"Ну, как ты?" – спросили они. "Ничего! – бодро ответил я. – Выздоравливаю. Павленко мне уроки носит..."

Я очень обрадовался их приходу, так как Лукьянова и Павленко бывали от себя, а это посещение было от класса. Я усиленно приглашал девочек пройти в гостиную, но они дальше прихожей не пошли. Я думал, что они стесняются, но оказалось, что они спешат. Кто-то сказал, что у меня есть старый телефонный аппарат, вот они и пришли попросить его. "Он нам очень нужен! – страстно говорила Оксана. – Мы репетируем "Тимура и его команду", и без телефонного аппарата просто не обойтись... Понимаешь?"