Озеро скорби - [13]

Он обошел домик, в который его старый учитель и наставник Гэбриел МакКроссан приезжал каждое лето. Двадцать лет назад Гэбриел начал проводить здесь столько времени, работая на раскопках дорог и снимая какие-то занюханные комнаты, что они с Эвелин, должно быть, подумали, что практичнее просто купить дом, чтобы хотя бы больше времени проводить вместе. Коттедж был маленьким и компактным, и хотя его полностью обустроили и модернизировали, низкие потолки, серый пол из каменных плит и глубокие окна сохранили атмосферу старины. Место само по себе ничего особенного не представляло. Тут не было великолепных пейзажей, а только дикое болото и маленькие холмы, несомненно, остатки давным-давно засыпанных древних монументов. Большинство сочло бы здешние места непримечательными, но кое-что из величайших сокровищ Ирландии все еще лежало под этими болотами. Гэбриел первый привлек к ним внимание нации. Этим сокровищем были не драгоценные металлы, а грубые вручную обработанные доски, бессловесные хроники железного века, с помощью которых начал возникать портрет целого общества.

После смерти Гэбриела Эвелин редко приезжала в этот дом. Месяц назад она пригласила Кормака на обед и объявила, что завещает этот дом ему и что он может считать его своим. Она отдала ему ключи, те самые, которыми он открыл дверь прошлой ночью. Кормак был так тронут ее жестом, что совсем не знал, что сказать.

— Просто обещай, что будешь приезжать в него, — попросила Эвелин. — Не хотелось, чтобы он стоял пустым и одиноким. Свози туда Нору на пару дней.

Когда появилась возможность остановиться в коттедже, Кормак быстро позвонил Майклу Скалли, старому другу и соседу МакКроссанов. который всегда присматривал за их коттеджем, когда они были в Дублине. Эвелин предупредила Кормака, что здоровье у Майкла уже не то, хотя она не знала, чем именно тот хворает. Но он, похоже, был рад тому, что Нора и Кормак приедут на несколько дней, и послал свою дочь снять чехлы с мебели, помыть окна и вымести паутины и остывшую золу. Она все еще была в доме, когда прибыл Кормак. Когда он вошел на кухню, Брона Скалли — стройная девушка лет двадцати с оленьими глазами — отступила в угол рядом со шкафом и застыла на месте, словно заяц, убежденный, что неподвижность сделает его невидимым для хищников. Кормак попытался заговорить с ней, но не получил от нее ответа; когда он вернулся после полного осмотра дома, девушка уже исчезла без единого звука. Кормак не очень хорошо ее знал, но слышал — хотя это могли быть слухи или просто местная легенда, — что ребенком она видела, как ее сестра покончила с собой. Так это было или не так, но с того дня Брона не произнесла ни слова.

Кормак очень ясно чувствовал дух своих друзей в этом доме: Эвелин в ее цветастых декоративных подушках и всех мелочах, создававших уют в комнатах, Гэбриела в потрепанном кожаном кресле у камина, а сотни книг вдоль стен напоминали о них обоих. Гэбриел был якорем, вокруг которого кружился водоворот энергии Эвелин. Кормаку их союз всегда казался почти совершенным равновесием: сильные личности соединились друг с другом, чтобы стать единым целым, которое больше двух отдельных людей, сами толком не понимая, как это у них получилось. Уважение, с которым они всегда относились друг к другу, успокаивало Кормака, когда у него на душе было тревожно. Он помнил, как Гэбриел иногда ловил Эвелин за руку, когда та проходила мимо. Их нежность друг к другу смущала его, но еще она зачаровывала.

Иногда Кормаку казалось, что он мог питать к Норе то же чувство, что и Гэбриел к своей жене. Эвелин приехала сюда, в место, лишенное любых удобств, и создала дом для себя и Гэбриела среди болот, в которых заключался смысл его жизни. Кормак знал, что до Гэбриела ему далеко — ему никогда не сравниться с ним в уме, не стать таким же ученым, таким же человеком. Он не позовет Нору за собой в эту глушь. У нее была своя работа, свой центр мироздания, жизнь, не связанная с ним.

И дело было не только в том, что Кормак работал на этих болотах. Весь последний год он пытался навести мосты с недавно обретенным отцом, который теперь, постарев и уйдя от мира, поселился в своем доме в Донегале. Человеку важно знать, откуда он пришел. Это Нора убедила Кормака не бросать попыток наладить контакт с отцом, как бы трудно это ни было.

Он вдруг сообразил, что именно в этом доме впервые услышал ее имя. Он приехал на выходные к МакКроссанам, и Эвелин уже спала. Они с Гэбриелом засиделись допоздна, философствуя над виски, и Гэбриел становился все более откровенным. Обычно после выпивки люди становятся неуклюжими или агрессивными, но Гэбриела в состоянии опьянения переполняла беспредельная искренность. Кормак снова услышал голос старика: «Я хочу кое с кем тебя познакомить. Нора Гейвин ее зовут. Думаю, вы поладите». Кормак помнил, что запротестовал, как всегда, когда друзья пытались свести его с кем-то. Но Гэбриел настаивал: «Она чудная, очень умная, и у нее необыкновенно доброе сердце. А тебе, Кормак, нужно, чтобы было кого обнять ночью. Поверь мне, это все меняет».

Гэбриел, как всегда, оказался прав. Нора была точно такая, как он и рассказывал, и даже лучше. Раньше Кормаку даже не приходила в голову мысль о том, чтобы с кем-нибудь разделить свою жизнь. А теперь она парила, легкая и капризная, как бабочка, по краям его сознания. Повседневная жизнь Кормака не изменилась с тех пор, как они стали жить вместе. Он все так же вставал в семь часов утра и три дня в неделю ездил на велосипеде в университет на утренние лекции. По вторникам, четвергам и субботам Кормак отправлялся в лодочный клуб и на лодке выходил на утреннюю прогулку до Лиффи. В штиль это как никогда было похоже на полет. Он любил промозглый запах речного берега, влажный зеленый мох и водоросли на сваях моста, и образ, всегда появлявшийся у него в голове при гребле, образ того, как коричневая речная вода сливается с зеленой морской. Все это составляло жизнь, которую он пласт за пластом строил вот уже много лет. А Нора, как подвижный лосось, плыла против течения в этом равномерном потоке, иногда попадаясь ему на глаза яркой вспышкой серебра. Что будет, если он вдруг ее поймает?