Озеро скорби - [11]

Уард знал, что мать думала, будто смерть Эйти принесла ему облегчение. Неужели летом будет уже одиннадцать лет, как его жена спустилась по берегу в реку, набив карманы камнями из сада, чтобы никогда больше не всплыть? Он как сейчас видел эти камни, черные, серые, белые, розовые, их гладкую округлую форму. Всего за неделю до этого трагического события он выложил их, чтобы оградить розы от сорняков. Уард представлял себе, как Эйти опускается на колени, хотя в помощь молитв она уже давно не верила; как она собирает камни по одному и медленно набивает ими карманы темно-зеленого плаща. Он мог представить себе ее за этим простым занятием, но дальше ничего не получалось. Ее последние мгновения для него были скрыты в тумане. После дознания вместе с личными вещами жены Уарду вернули и камни. Он так и не смог заставить себя отнести их обратно в сад. Что-то в этом было неправильное, а может, это смахивало на дурное знамение, и он бросил их обратно в реку, где и было им место.

Уард встретил Эйти на весенней свадьбе — молодой сержант, один из его коллег, как раз порвал с холостяцкой жизнью. Друзья давно записали Уарда в вечные холостяки. Ни одна девушка его особо не задевала… до тех пор, пока он вдруг не заметил удивительное создание, игравшее в углу на арфе во время свадебного ужина. Его сразу же поразили ее печальные глаза и, прежде всего, достоинство, с которым она держалась, и изящество ее движений. Она казалась величественной и сдержанной, а Уард на такие вещи обращал внимание.

Его удивило, что раньше он никогда не видел этой девушки, ничего не знал о ее существовании. На свадебной вечеринке он расспросил людей и выяснил, что она живет с отцом и младшей сестрой около Лугнаброна. Она была значительно младше его, на четырнадцать лет, и его интерес изумлял ее и сбивал с толку, она всегда вела себя с ним робко. Уард не стал относиться к любви легко, как говорилось в одной известной песне, а совершенно неожиданно для себя был настойчив, ухаживал за Эйти и, наконец, завоевал ее сердце, хотя потом иногда и задавался вопросом, а не согласилась ли она на этот брак скорее из неуместного сострадания, чем из искренней приязни. Тогда, впрочем, его это не волновало. Уард никогда не испытывал подобного голода, заполонившего, казалось, каждую клетку его тела, жара, который было не успокоить, не остудить. Ему казалось, что его всепоглощающей потребности быть с ней, обладать ею хватит на них обоих. Но, конечно, этого оказалось недостаточно.

Он никому не сказал, что Эйти ждала ребенка, когда вошла в реку. Он не хотел делиться тайной, которую узнал лишь после ее смерти. Должно быть, она знала о ребенке, но так глубоко погрузилась в депрессию и отчаяние, что перспектива новой жизни не подняла темную вуаль безумия, а только все ухудшила. В тот день, перед тем как пойти к реке, Эйти собрала вещи — это был единственный разумный ее поступок, рассчитанный, должно быть, на то, чтобы ему не пришлось перебирать ее вещи, когда она уйдет. Тогда Уард открыл чемодан, высыпал аккуратно сложенные юбки и блузки на кровать и зарылся в них лицом, заливая слезами шелковое белье, еще хранившее ее запах.

Луг прошел через спальню и остановился перед ним. Пес поднял седеющую морду и понюхал воздух; Уард попытался утешить его, по-дружески почесывая.

— Все в порядке, старина. Расслабься.

Уард почувствовал огромную нежность к своему престарелому товарищу, который появился в доме крошечным щенком — его подарили коллеги как раз после первой годовщины смерти Эйти. Они с Лугом уже долго жили вместе, и Уард знал, что собака вряд ли протянет еще год. Луг подошел к той точке своего существования, когда основные внутренние органы начинали отказывать. «Должно быть, так бывает у всех существ, — подумал Уард, — сколько бы они ни жили. Мы все в этом смысле хрупкие, уязвимые и несовершенные, насквозь тленные». Он давно заставил себя признать, что его привлекала именно опасная неустойчивость в характере Эйти Скалли, словно она могла возместить его страх перёд напряженной жизнью в настоящем. Его завораживали тьма и хаос в ее природе, способность как к страсти и творческому порыву, так и к вспышкам паранойи и безутешному отчаянию. Когда-то Уард думал, что если окружит ее миром и постоянством, то она сможет хоть немного удержать их в своей душе, но он оказался не прав. В их браке отсутствовала общая способность радоваться. Эйти всегда была беспокойна, ее раздражали любые ожидания. Когда после свадьбы он впервые привез ее в этот дом, она повсюду ходила за ним, будто на экскурсии, а потом вернулась к отцу, и только через две недели Уард убедил ее жить с ним в их доме.

Конечно, сейчас он чувствовал, что должен был раньше заметить признаки происходивших перемен. Изменения начались постепенно, расходясь тончайшими трещинами по их жизни. Перебирая прошлое, Уард вспоминал жесты и взгляды, отмечая особое отсутствующее выражение лица Эйти, говорившее, что она не знала, кто он такой и что она здесь с ним делает. Постепенно она потеряла способность играть на арфе; руки ей больше не подчинялись. Однажды вечером он пришел домой и увидел, что она сидит за арфой, и инструмент совершенно расстроен, а на коленях у нее сеть позолоченных струн. «Все было не так, Лайам, — сказала она. — Уверена, я смогла бы играть, если бы только она была настроена как следует». Арфа до сих пор стояла расстроенная в углу их гостиной.