Разбудил его холод. Как только он окунулся в холодную воду на дне болотной ямы, глаза его приоткрылись, и он осознал, что наверняка умрет здесь. Он знал, что именно за этим и попал сюда, за этим и родился. Тело его, однако, не желало с этим смириться. Он встряхнул головой, в которой еще был сплошной туман, будто он только что проснулся. Он не мог понять, на самом деле все это было, или ему явилось видение будущего. Он помнил, как бежал, как получил скользящий удар, а перед этим…
На минуту он застыл в неподвижности, а затем попытался выпрямиться в узкой расщелине болотной ямы, упираясь руками и локтями в стены, медленно переступая в темной вязкой жиже, в которую уже погрузился по бедра. Она затягивала его все глубже; теперь ему было уже никак не удержаться. Хватая ртом воздух, чувствуя, как кожаная веревка сжимает его горло, он внезапно заметил, как странное тепло растекается по его груди — кровь, его собственная кровь, липкая и с металлическим привкусом. Но прежде всего был все-таки холод, пробирающий насквозь озноб, от которого немело все тело и который обволакивал его невероятной мягкостью, стремясь, как он понимал, затянуть его в знакомые сладкие объятия и удержать здесь навсегда.
Над ним был прекрасный тихий вечер середины лета, и в его глазах отражался угасающий закат, все еще видный над краями болотной ямы едва ли на расстоянии вытянутой руки у него над головой. Его мускулистые плечи выдавали человека, привыкшего на рассвете и вечером сгонять коров на дойку, каждую весну вспарывать плугом девственную почву, сеять хлеба и жать их острым серпом — человека, подвластного повторяющимся суточным ритмам света и тьмы. На его чисто выбритом лице тяжелая работа и скудные урожаи оставили след в виде впалости щек.
Это болото было ему знакомо. Это было таинственное, святое место, пристанище духов и загадочных туманов, где все преображалось и было полно опасности. Ему не раз приходилось пересекать это болото, осторожно пробираясь среди мерцания голубых и зеленых стрекоз, преследуя зайца или неповоротливую куропатку. Он уже видел вечерний свет в полных стоячей воды водоемах, напоминавших следы героя или обломки упавшей на землю небесной тверди. Он сидел на корточках на их берегах, следя за тем, как алая масса червей почти на его глазах преображалась, и новые мошки взлетали, присоединяясь к тучам своих сородичей, что висели, еле слышно гудя, над водой. Больше ему их не увидеть — он вошел туда, откуда не было возврата.
С каждой секундой он ощущал, как проваливается все глубже под весом собственного тела, как его руки беспомощно хватаются за оползающие стены болотной ямы. Он невольно взвыл от отчаяния и начал лихорадочно ворочаться, цепляясь за все вокруг, скаля зубы и напрягая каждую клеточку тела, словно загнанный зверь, не в силах думать и рассуждать. Но его ноги плотно застряли в похожем на жидкую глину торфе и не могли вырваться. У него начала кружиться голова. Ноги его онемели, а холодная вода поднималась все выше, его начало сильно трясти. Жуткий озноб пробирал все его тело, и он понимал, что скоро приток крови к сердцу замедлится. Он перестал бороться и затих, медленно вдыхая и выдыхая, каждый раз все слабее. Сквозь его сознание скользнуло шелковистое как паутинка воспоминание — лучезарное лицо, нежный женский шепот. Он уже погрузился по плечи; скоро его поглотит, сожрет ненасытная земля, источник и конец всякой жизни.
В последние несколько мгновений только инстинкт заставлял его удерживать подбородок на поверхности, и с каждым невольным содроганием он погружался все глубже. Прикосновение воды к ранам обжигало; она начала затекать ему в уши, постепенно заглушая все звуки, кроме стука его сердца. Скоро над поверхностью виднелись лишь его лицо и руки, но открытые глаза по-прежнему смотрели наверх. Последним в них запечатлелся смутный знакомый образ в неровной бреши, очертания головы и плеч на фоне гаснущего заката. Спаситель или палач? Мгновением позже сверху на него посыпались мягкий мох и влажный торф, засыпав ему глаза и забив ноздри запахом свежей травы и вереска; он отказался от всякого сопротивления и, наконец, отдался холодным объятиям болота.
В семи милях прямо к западу от Дублина, на северном периметре Лугнабронского болота в дальних западных пределах графства Оффали, в голове у Норы Гейвин уже сложился четкий образ мужчины, которого она должна была сегодня спасать. Конечно, представляла она себе не полную фигуру — человека, посмотреть на которого она ехала, разрезало пополам — неровно рассекло острым лезвием машины для земляных работ. Образ, запечатлевшийся у нее в голове, состоял из потрепанных и слегка усохших сухожилий и изодранных лоскутков кожи, потемневшей за столетия, проведенные в холодном безвоздушном настое болота. Конечно, хорошо было и то, что хотя бы часть тела оказалась целой; еще несколько лет срезки торфа — и он мог бы полностью рассеяться по ветру. Она вдруг разозлилась, думая о том, что этот человек столько лет лежал в болоте в целости и сохранности, а потом его в мгновение ока почти разрушили бездумные действия людей и их машин. К несчастью, ей мог так никогда и не представиться шанс обследовать нетронутое тело из болота, так что приходилось использовать по максимуму хотя бы то, что ей досталось.
