Озерные арабы - [11]

Мы подошли к устью протока. Таррада Фалиха и группа людей поджидали нас в том месте, где насыпь была повыше и пошире. Мы причалили и вытащили на берег лодку, в которой был Манати. Он лежал на боку, кто-то поддерживал ему голову и плечи. Было похоже, что он потерял не очень много крови — вода на дне лодки была розоватой, но рана являла собой страшное зрелище, были видны разорванные мышцы. Манати слегка повернулся, чтобы взглянуть на свою рану, но ничего не сказал.

В моих ящиках, оставшихся в деревне Фалиха, было большое количество медикаментов. У меня нет профессиональной медицинской подготовки, но после двадцати лет странствий по диким местам, где все считали, что я, конечно же, буду излечивать болезни и раны, я приобрел некоторый опыт в медицине. Кроме того, я никогда не упускал возможность обходить палаты больниц и наблюдать за операциями и таким путем накопил некоторые познания в хирургии. Впрочем, мне предстояло приобрести еще больший опыт за годы пребывания в озерном крае.

Теперь же я сказал Фалиху:

— Нужно как можно быстрей доставить его в твой мадьяф, где я смогу дать ему морфий и попытаюсь обработать рану. Больше я, пожалуй, ничем не могу ему помочь. Его надо отправить в больницу в Амару.

— Не посылайте меня в больницу, — просил Манати. — Только не в больницу! Оставьте меня в родной деревне. Попросите англичанина, чтобы он полечил меня.

— В любом случае надо доставить его в твою деревню, — сказал я Фалиху. Но он стал убеждать меня, что еда уже готова и надо сначала подкрепиться.

Я уже начал сердиться, но Манати сказал мне с улыбкой:

— Поешьте, сахеб,[6] поешьте; со мной все в порядке. Да ведь и я голоден. Я тоже хочу немного поесть перед тем, как отправиться дальше.

Я сдался и прошел туда, где на тростниковой циновке была расставлена еда. Было подано большое блюдо с рисом и кусками баранины, жареные куры и тушеные овощи. Но мне было не до еды, и я быстро поднялся, надеясь, что теперь мы отправимся в путь, но остальные по очереди принимались за еду, пока все не насытились; потом стали пить кофе и чай. Не в состоянии более скрывать свое раздражение и нетерпение, я подошел к Манати. Он держал в руках баранью кость, но я не был уверен, что он на самом деле хоть что-нибудь съел. Выглядел он ужасно.

В деревне Фалиха Манати снова умолял не отправлять его в больницу, но Фалих в конце концов убедил его в том, что это необходимо. Оказалось, что животное изрядно порвало ему ягодицу. Я ввел ему морфий, промыл рану и обработал ее сульфамидным препаратом. Затем мы постарались как можно удобнее устроить Манати в лодке и отправили его в Маджар-эль-Кабир, через который лежал путь в Амару.

Мы встретились с Манати годом позже, когда я остановился позавтракать в его деревне. Я с ужасом увидел, что он стал калекой и не мог двигаться, не опираясь о шест. Я спросил, сколько времени он пробыл в больнице, и он ответил:

— Когда я туда добрался, они не приняли меня, пришлось вернуться назад. Благодарение Аллаху, твои лекарства вылечили меня. Ничего другого я не получил.

Впрочем, я подозреваю, что он никогда не был даже рядом с больницей: он просто вернулся из мадьяфа в свою деревню.

4. Прибытие в Эль-Кубаб

На следующее утро Фалих отправил меня в Эль-Кубаб в лодке с тремя гребцами.

— Они отвезут тебя к Саддаму. Когда тебе надоест жить среди маданов, возвращайся сюда. Помни, что этот дом — твой. Ступай с миром.

Мы поплыли вниз по главному рукаву и прошли мимо еще одного большого мадьяфа, который, как сказал мне гребец, принадлежал сейиду Сарвату. Вскоре я узнал, что он был наиболее почитаемым из местных сейидов, что его имя известно во всем Южном Ираке, вследствие чего его мадьяф почитается почти как мечеть. Сегодня любой горожанин Ирака с претензией на знатность называет себя сейид, подобно тому как во времена владычества Турции он называл бы себя эффенди. В этом смысле сейид означает просто «господин» и не имеет религиозного значения. Однако для членов племен слово сейид все еще было почитаемым наименованием, означающим «потомок пророка».

Ниже мадьяфа сейида Сарвата по берегу тянулись дома маленькой деревни. Буйволы — угрюмые, черные, с массивным туловищем и лохматой шерстью — стояли у берега или отдыхали в воде, выставив ноздри и верхнюю часть головы с толстыми изогнутыми рогами. Лодки различных размеров были причалены к берегу; на берегу лежали полуистлевшие остатки других лодок. Какой-то человек, стоя у входа в дом, молча наблюдал за нами.

— Приветствуй его, сахеб, — сказал мне один из гребцов.

— Салям алейкум! — воскликнул я. Он отозвался:

— Алейкум ас-салям! Остановитесь и поешьте.

— Мы сыты, храни тебя Аллах.

— Это хорошо! — сказал араб, сидевший позади меня. — Ты должен привыкать к нашим порядкам. Понимаешь, у нас так принято — человек в лодке должен приветствовать того, кто на берегу, а если встречаются две лодки, то первым здоровается тот, кто спускается вниз по течению.

Ниже деревни вдоль берегов росли ивы с еще голыми ветвями, лишь кое-где расцвеченными зеленью раскрывающихся почек; нижние ветви деревьев купались в мутной воде, колеблемые течением. За ними были заросли дикорастущих пальм, а на одном из расчищенных мест стояли тростниковые дома. Здесь река снова раздваивалась, и мы свернули в первый, более узкий рукав. Поля пшеницы и ячменя, еще одна деревня, низины, покрытые илом, и затем окраина озер с зарослями камыша — словом, вчерашний пейзаж.