Озерные арабы - [12]

Мы шли узким протоком, извивающимся среди тростников, и сразу же повстречали много возвращающихся домой лодок, тяжело нагруженных грудами мокрых побегов касаба. Сами лодки были едва видны из-под них. Их вели полуобнаженные мужчины и мальчики, иногда по двое в одной лодке, но чаще по одному.

— Это хашиш — корм для буйволов, — пояснил гребец, добровольно взявший на себя роль гида. Его звали Джахайш (ослик), причем это было не прозвище, а имя. Многие из жителей этих мест носили самые невероятные имена, имя Джахайш было отнюдь не самым странным. Впоследствии я встречал мужчин и мальчиков с такими именами, как Чилайб (маленькая собака), Бакур (свинья) и Ханзир (поросенок); подобные имена необычны у мусульман, которые считают собак и свиней нечистыми животными. Были и такие имена: Джарайзи (маленькая крыса), Вави (шакал), Дауба (гиена), Каусадж (акула), Африт (джинн). Эти непривлекательные имена часто давали мальчикам, чьи братья умерли в детстве, чтобы отвести дурной глаз.

Мы прошли мимо того места, где жители собирали хашиш. Это арабское слово, означающее «трава», используется здесь для обозначения молодых побегов тростника, которые идут на корм скоту. Обнаженный мальчик, стоя на носу лодки, срезал зеленые побеги серпом с зазубринами и складывал мокрые стебли в лодку. Время от времени он продвигал лодку вперед на шаг-другой, цепляясь за крупные стебли. За стеной тростника раздавались голоса и смех. Чистый голос мальчика без малейшей фальши пел веселую песенку. Мои гребцы остановились послушать.

— Это Хасан, — со знанием дела сказал один из них. Песня кончилась; кто-то крикнул:

— Спой еще!

Подобные сценки стали для меня привычными в последующие семь лет. Иногда они случались зимой, когда вода становилась ледяной, а пронизывающий ветер со снежных вершин Курдистана проносился над озерами; иногда случались летом, когда воздух был насыщен влагой и на дне туннелей, между стен высокого темного тростника, было невыносимо жарко, а над головами плясали тучи комаров. Я редко наблюдал эти сценки весной и осенью: слишком коротки весна и осень в этих краях. Но, будь то зимой или летом, звуки смеха и песен связаны для меня с зарослями тростника, где трудились озерные арабы, заготовляя корм для своих ненасытных буйволов.

— У этого мальчика прекрасный голос, — сказал Джахайш, когда гребцы снова взялись за весла.

— Да, голос у него еще лучше, чем у Чилайба из Эль-Кубаба.

— Голос действительно лучше, но он не умеет танцевать. Видели вы мальчика на свадьбе Абд ан-Наби? Просто сердце радовалось, когда он танцевал.

Больше мы лодок не встречали. Медленно, почти со скоростью течения, продвигались мы вдоль тихих протоков среди золотистого тростника. Когда мы умолкали, ни один звук не нарушал тишины, кроме плеска весел и шелеста воды, рассекаемой носом лодки. Постепенно проток стал шире, и лодка оказалась на краю небольшого озера, примерно три четверти мили шириной. Вода на солнце отсвечивала ярко-голубым. Джахайш сказал:

— Пойдем прямо через озеро. Ветра нет.

На озере отдыхала большая стая лысух, а дальше на воде было множество уток, но издали нельзя было понять каких. Я поднял ружье, однако утки взлетели, как только мы вышли из-под прикрытия тростников.

— Утки сейчас очень пугливы, — сказал Джахайш. — Надо было тебе приехать осенью, когда они только прилетают. Тогда ты смог бы настрелять их сколько угодно. Фалих этой зимой добыл много уток.

Заросли тростника по ту сторону озера походили на невысокие скалы из песчаника вдоль сильно изрезанной береговой линии, а заросли, протянувшиеся за ними, напомнили мне поля спелой пшеницы. Добравшись до дальнего берега, мы опять вошли в тростники. Нам встретились две большие лодки, нагруженные сухим тростником, который так сильно выступал за борта лодок, что мы едва смогли протиснуться. Обе лодки были очень вместительные, длиной около тридцати футов, с высокими бортами и украшенными резьбой носом и кормой. В каждой было по три человека, которые медленно продвигали лодку вперед, упираясь шестами в дно и шаг за шагом проходя по планширу от носа до кормы. Дойдя до кормы, гребцы возвращались на нос, и все повторялось снова.

— Саддам в Эль-Кубабе? — крикнул Джахайш.

— Да, он позавчера вернулся от Халафа.

Халаф был младшим братом Фалиха.

— Куда направляетесь?

— К Саддаму. Мы от Фалиха, везем англичанина.

— А где Фалих?

— Дома.

— А Маджид?

— Все еще в Багдаде.

— Мы называем эти лодки балям, — сказал Джахайш. — Они идут из Эль-Кубаба с тростником для нового мадьяфа Маджида.

Скоро мы стали обгонять нагруженные хашишем лодки, возвращающиеся в Эль-Кубаб. Среди касаба стал попадаться камыш, проток стал явно мельче. Вот он расширился, мы обогнули камышовый мыс, и нашему взору предстала деревня. Дома отражались в сверкающей на солнце воде, подернутой рябью. Легкая пелена белого дыма таяла в бледно-голубом небе над домами, а за ними стеной стоял желтый камыш. По заводи было разбросано шестьдесят семь домов, некоторые из них разделяло всего несколько шагов. Издали казалось, что дома поднимаются прямо из воды, но на самом деле каждый стоял на пропитанной водой груде стеблей камыша, напоминающей гигантское лебединое гнездо; на ней как раз помещался дом, и перед ним еще оставалось немного места. У ближайшего дома стояли два буйвола, с их черной шерсти стекала вода; неподалеку, погрузившись в воду, лежало еще несколько буйволов. Все дома, как и на суше, были из циновок, привязанных к каркасу из тростниковых арок. Одна сторона у каждого дома была открытая, и мы, проплывая мимо, могли заглянуть внутрь. Некоторые жилища были довольно большими, другие напоминали шалаши и вряд ли могли быть названы домами. Те, что поновее, были цвета свежей соломы, остальные — тускло-серые.