Ой упало солнце - [9]

Утратив, лямку жизни не бросает,

Его предательств ямы окружают

И мошкара сомнений тормошит.

Смеется светлой юности стихия!

Что ей сулите вы, виски седые?

Пустую мудрость? Холод и туман?

Пусть будет жизнь прекрасней и короче,

Пусть не успеет распознать обман

Титания июньской светлой ночи!

ДВЕРЬ В СТЕНЕ

Как наяву тот сон увидел я:

Умолкло бормотанье парохода,

Камыш и вербы, светлая погода

И полноводной речки чешуя.

О, Родина прекрасная моя!

Я знал тебя в счастливейшие годы,

Но и меня осилили невзгоды,

И позабыл твой светлый образ я…

Но вот пришел вечерний час свиданья —

Не стало ни тревог, ни ожиданья,

Открылась дверь заветная в стене,

Все тихо. Спят усталые колеса,

И цапли в золотистой тишине

Перелетают с отмелей на плесы.

3/X.1934

ЭЛЕГИЯ

Чернеет лед на линии трамвая,

Синеет в темных улицах весна,

И юность — ясноока и стройна —

Встает, былую радость навевая.

Так это ты! Но чья же воля злая

Тебя убила? Где звенит она,

Твоей живой веселости струна?

Зачем тебя томит печаль больная?

А помнишь все, что было и прошло?

Небесный свод, прозрачный, как стекло,

В котором стая шумно пролетала…

Как быстро таял снег! Как лед звенел!

Теперь того, что прежде звалось «Мало»,

Ты выдержать бы даже не сумел!

26/II.1934

В ДОНБАССЕ

Двенадцать дней, двенадцать синих чаш

Сияли глубью тихою над нами,

Мы пили их спокойными глотками,

Мы знали — этот месяц будет наш.

Мы знали — близко море и Сиваш,

Нас ветер бил могучими крылами,

День исчезал за алыми вратами,

Большая степь манила, как мираж.

А вечером в небесной бездне черной

Горели нам созвездий крупных зерна,

Огонь заката на краю земли

Тускнел и становился все янтарней,

И сквозь туман и сумрак нам вдали

Вставали две зари над сталеварней,

4/V.1933

28 АВГУСТА 1914 г

Чуть приоткрыв завесу облаков,

На поле и стерню луна смотрела,

В туманной дымке шелковисто-белой

Сияли тускло главы куполов,

Степь, словно океан без берегов,

Под небом расстилалась без предела,

И где-то в ней звенело и гудело

Мятежным эхом прожитых веков.

Я думал: степь! Что за твоей чертою?

Грозишь ли ты пустынной темнотою

В осеннем безысходном забытьи?

Иль снова мне сверкнет весна живая

И заблистают звонкие ручьи,

На желтом дне оврага пробегая.

1/III. 1934

СТЕПНЫЕ ДОРОГИ

Тропинок желтоватые извивы,

Широкие, спокойные поля,

Где ровными рядами тополя

Построились, красуясь горделиво.

Дороги расползаются лениво,

Под чьими-то копытами пыля.—

Привет тебе, счастливая земля!

Полтава! Ты румяна и красива!

Мне облик твой, как память юных лет,

Как Гоголя невытоптанный след

И кобзарей задумчивое пенье,

В моих ушах, как стародавний зов,

Еще плывет в прекрасном отдаленье

Тяжелый скрип медлительных возов.

1/III. 1934

ГИЛЬГАМЕШ

Утнапиштим, далекий предок мой,

Потерянный в огромном океане,

Я — Гильгамеш, палач на поле брани,

Я — царь Урука, пламенный герой.

Имел я друга — счастье и покой,

Он даровал крылам моих дерзаний,

Но умер он, мой добрый Эабани,

И горьких дум меня смущает рой.

Дай мне совет, мой древний предок милый,

Как продлевать наш век людской унылый?

Как подойти к загадкам бытия?

Но ветхий дед с улыбкой тихой ласки

Про Древо Жизни мне лепечет сказки,

Которые младенцем слышал я.

7/V.1922

ХИРОН

Как вал морской, взвилась вершина Эты,

Долина светлым бархатом цветет.

Кентавр творит: кентавр свирель берет,

И звук свирели выдает поэта.

Мелодия как ласковая Лета,

Чьи воды пьет Орфей и Лин поет,

Всех горестей людских унылый гнет

Переплавляя в сладкий мед Гимета.

Давно забыл он свой родной табун,

Давно привык к звучанью лирных струн

Под Фебовой душистой сенью лавра:

Любовью к песне пересилил он

Звериные наклонности кентавра,

Друг смертных и богов — кентавр Хирон!

25/II. 1922

САЛОМЕЯ

П. Филиповичу

Там левантийский месяц сеет чары,

Волнуя в сердце теплой крови ток,

Там яростно цветет любви цветок,

Там все в крови — и шлемы, и тиары…

Там с высей горных, предвещая кару,

Гремит речей неистовый поток —

Иоканаан! Как взор его жесток!

В его словах — пустыня и пожары!

А Саломея — девочка, дитя,—

Отравою и лезвием шутя,

Хохочет, смерть и мщенье накликая…

Беги от них! Беги туда, поэт,

Где у прибрежных скал, чиста, как свет,

Стройна, как луч, — мечтает Навзикая!

18/VI. 1922

НАВЗИКАЯ

Ты — солнца луч, царевна Навзикая,

Цветок феаков на песке морском!

Тебе убогий странник не знаком,

А море блещет — без конца и края.

Ты властным жестом собираешь стаю

Прислужниц, — в послушании немом

Они стоят, а над твоим челом

Лучистый ореол блестит, играя.

От стрельчатых бровей и белых шей

Уж сам не свой безмолвный Одиссей,

Готов забыть пучину мук и горя.

Чиста, как животворная роса,

Целебным плеском Эллинского моря

Ему смеется светлая Краса.

15/IX. 1922

АЛЕКСАНДРИЯ

Когда мне говорят: Александрия…

М. Кузмин

Завечерела водная стихия,

Пассатный ветер в парусах ревет,

И темный наш корабль, кренясь, идет

В знакомый порт, к огням Александрии.

Он раздвигает сумерки густые,

Он, как живой, желанной встречи ждет:

Здесь милых Муз веселый хор поет!

О сердце мира! Наша Пиэрия!

Мы знали и степей сарматских зов,

И Фидиевых мраморных богов,

Печаль Сафо и клич сирен призывный,—

Но нас ничто не волновало так,

Как Фарос твой, твой Гептастадий дивный,

Из мрака черного вознесшийся маяк!

12/III.1922

ВЕРГИЛИЙ

Мужик из Мантуи, задумчивый, кудрявый,

Он с отроческих лет стихи слагать умел,