День наливается, что овощ
рассветным солнцем… Степь как дым.
По ней идет Александрович…
Его я помню молодым,
и смуглолицым, и азартным.
А нынче сед и в сердце грусть.
Звал и зову тебя я братом,
многострадальный белорус!
Душой остался ты крылатым,
хотя мук страшных носишь груз.
Пусть в жизни их уже не стало —
люблю я Коласа, Купалу,
как Богдановича люблю,
стихам его не надивлюсь я,
он — Лермонтов на Белоруси.
Люблю Гурло и Гартны Цишку…
По ним душа моя не тихо
рыдает… Всех я вас люблю,
о друга милые, куда вы
ушли, труды свои оставив!..
А сколько вас, мои сябры,
повырубали, как боры,
скольким обламывали кроны
злодеи-палачи в законе…
Я вновь на берегу Днепра
Алеся вспомнил Дудара,
его припухшие чуть губы…
Как шумно жизнь он воспевал!
И вот — подрубленный — упал…
Кат и на нем поставил «точку»…
И скрапывала кровь с листочков…
В затылке маленькая ранка…
Приветствую Максима Танка
и всех, что встали в вечный ряд:
за друга — друг, за брата — брат,
чтоб отстоять народ и песни…
О туча хмурая, исчезни,
отпряньте, смертные туманы,
что скрыли горя океаны!..
……………………………
Из общей чаши
мы счастье вместе зачерпнем
и за погибших допоем,
мои сябры Прокофьев Саша
и светлый Симонов! Челом
склоняюсь, братья, перед вами,
народа славного сынами!
Ты, как Рылеев, Саша мой,
взял под защиту благородно
сынов Украйны, тех, что бой
давно ведут за честь народа,
храня язык его родной
от выродков немого сброда,
готовых наши языки
укоротить. Да коротки
злодея руки… Он Дантеса
десницей черною водил.
Он метил Лермонтову в сердце —
рукой Мартынова убил.
Тараса мучил он… Их гений
сияет нам издалека.
И та же подлая рука
по Маяковскому стреляла,
она Есенину дала
исподтишка петлю-веревку
и ею радостно и ловко
поэту сердце оплела…
…………………………
Чернее тьмы возник змеиный
лик душегуба Украины…
Шлет ядовитые огни
взгляд Кагановича из мглы,
взгляд палестино-атаманский…
О, как он дышит в наши дни
и ходит среди нас без маски,
соратник Берии!
Вскипай же, ненависть-геенна
к убийце Фефера, Гофштейна
и брата Маркиша… О ты,
в крови гадюкой ползший к трону,
чтобы к всемирному Сиону
по нашим трупам доползти!..
Ведь это ты, террором красным
прикрывшись, убивал несчастных
детей и «сговоры» творил.
Ты цвет духовный погубил —
интеллигенцию народа,
что в тьме ночей искала брода…
…………………………
Нет, в день грядущий не пытайся
змеиный выводок тащить.
Убийцам и душепродавцам
в чертоге светлых дней не жить.
Вам, что в потенции буржуи,
не заграбастать отчий дом.
Мы ваши корни раскорчуем
и ликвидируем трудом.
Чтоб стать достойными той цели,
к которой вместе мы пойдем,
чтоб стали вы людьми, не тленом,
мы на работу вас зовем.
Мы в руки вам дадим лопату.
Труд не карает и не мстит.
В стране рабочих — место свято,
и паразитам здесь не жить.
В свободной песне — воля к жизни!
Горит в сердцах огонь любви
к родимой матери-Отчизне.
Люби ее! Всегда люби!
……………………………
За клич «Любите Украину»
в надежде лютой, что я сгину,
три года правили меня,
ошибки тяжкие вменяя
в вину… И каяться, увы, мне
пришлось, хотя был неповинен!
Невероятно! Горько! Странно…
Чуть было сердцем не угас.
Но мой народ меня морально
поддерживал в тот страшный час.
Тех «проработчиков» прощаю —
меня клевали попугаи!
……………………
В годы те,
когда казался ночью день,
когда меня так страшно били
со всеукраинским размахом,—
завидовал болотной птахе,
порхающей в своих заботах.
И среди дня, и среди ночи
она могла пропеть, что хочет,
раскатисто в своем болоте —
не то что бедный ваш Сосюра,
ведь в царстве птичек нет «цензуры».
И вдаль, где счастье нас приветит,
чиновник не ведет поэта,
а, сердцем слушая народ,
поэт чиновника ведет.
Вот почему, снеся удары,
не славы ради, а любви —
я палачам не бил в литавры,
народу песни пел свои.
……………………………
Как жаль мне Бабеля! Я с ним
гулял в Одессе по бульварам
в году двадцатом, молодым.
Ему «Махно» в двадцать четвертом
(я был тогда еще не «тертым»!..)
читал… Он, помню, отшатнулся,
чело нахмурил, и сидит,
и тихо шепчет: «Будет бить…»
К нему я сердцем потянулся:
О нет, мой Бабель, нет, не я!
Не я, не я, не я, не я!
Не буду бить, не бил я сроду
сынов еврейского народа,
ведь я Украйны верный сын!
И долго ли мне петь о том,
что в сердце вечными огнями,
что все плывет перед глазами
и кажется мне страшным сном?
А память воскрешает драмы,
где Моти Гармана лицо
залито кровью и слезами…
Его вовек нам не забыть.
Звучат стоусто его песни.
Он в черный день погиб, но жить
ему в словесности еврейской
и словом Родине служить.
…………………………
Не депутат я, не начальник,
не академик я, друзья…
И лира — все мое богатство.
Ее не променяю, братцы,
ни на один мундир на свете,
ведь я не шляхтич, не эстет
и не казенный я поэт.
Иду с народом, песня — знамя.
Я славен песней — не чинами!
Раздайся, колокольный звон…
Вам! Вам! Вам! Бим! Бим, бам! бим, бов!
Пою и память, и любовь!
………………………
Забыть обиды? Укротить
гнев сердца, что во мне кипит?
Я не смогу. Так пой, поэт,
о тех, кого уж с нами нет…
Иван Каляник. Гул времен
в его поэзии прекрасной,
и солнышко в улыбке ясной —
что маков цвет, она со мной —
покуда солнце не угаснет.
Пришли за ним, вещуя смерть,
с женой забрали среди ночи…
И вытекли от пули очи,
и в бездну устремилась твердь…
Бузько и Леничка Чернов!
Звучат мне песен ваших строки.
Днепровский, что ушел до срока…
Их под покровом тайных гроз
