Ой упало солнце - [89]

«Тяжело нам с мамой расставаться с этим далеким отцовым голосом, который не смолкает на бумаге, а немо кричит о горе нашем, однако мы знаем: отец хотел бы, чтоб он вернулся, этот голос, на Украину», — говорит дочь писателя, которая так много сделала для сохранения творческого наследия отца. Защитила диссертацию в Сорбонне о творчестве Михайла Драй-Хмары и неоклассиков (к слову, это первая в истории этого знаменитого университета диссертация по украинике), издала стихи и литературоведческие работы, отрывки из дневника и переписку, кроме того, на английском языке издала его письма с Колымы. Работала самозабвенно, а помогала ей неутомимая Нина Петровна, ее мать.

Нине Петровне идет девяносто четвертый год. Но она помнит атмосферу конца 20-х — начала 30-х годов, когда заносился над головами еще свободно мыслящих и обнадеженных революцией людей таинственный, безжалостный меч сталинских репрессий. Они читали в апрельских газетах 1930 года, как государственный обвинитель Павло Михайлик, которого вскоре не минула судьба им обвиняемых, на заседании Верховного Суда Украины требовал «единственного способа социальной защиты — расстрела» для руководителей «контрреволюционной организации „СВУ“» — «Спілка Визволення України» («Союз Освобождения Украины»), Смилостивились — руководителя и организатора СОУ академика Сергея Ефремова, известного литературоведа, вице-президента Всеукраинской Академии Наук (ВУАН) осудили на десять лет, с лишением прав на пять лет, другим тоже дали по десять — восемь — пять и три года, а с некоторыми вообще «гуманно» обошлись: осудили условно и сразу же тут, в зале суда, освободили из-под стражи.

А было их, подсудимых, известных литераторов, ученых, педагогов — сорок пять человек, и все они еще на предварительном следствии признали себя виновными в том, что, как сказано в обвинительном приговоре, «осуществляли под прикрытием своей ученой и неученой работы контрреволюционную деятельность, направленную против интересов трудящихся Украины» («Известия», 22 апреля 1930 г.).

Среди подсудимых — известная в то время писательница и литературный критик Людмила Старицкая-Черняховская и прозаик Михайло Ивченко, свидетелями, экспертами идейного и профессионального уровня подсудимых литераторов, общественными обвинителями вынуждены были выступать поэт, переводчик и литературовед, профессор Киевского университета Микола Зеров и писатель, член ВАПЛИТЕ (Вільна Академія Пролетарської Літератури) Олекса Слисаренко.

Дочь выдающегося писателя Михайла Старицкого, подруга Леси Украинки, Старицкая-Черняховская была осуждена на пять лет заключения, однако вскоре была освобождена. Приняли во внимание возраст — было ей тогда 62 года — и состояние здоровья. Но погибла она при невыясненных обстоятельствах, как и известный ученый, востоковед, академик Агатангел Крымский, во время эвакуации из Киева в начале войны с фашизмом. Михайло Ивченко был осужден условно, однако не имел разрешения ни печататься, ни жить на Украине. Где-то на Кавказе, в городе Орджоникидзе, и потерялся его след.

Но разве могла быть иной его дальнейшая судьба? Ведь признался в преступлении, а то, что не осудили, — лишь, мол, свидетельство объективности и гуманности пролетарского суда. Не беда, что в своих репортажах «Из зала суда» журналист Д. Заславский так образно изобразил шаржированный портрет писателя-контрреволюционера, что уже «печать врага народа» никогда не отмыть: «Теперь писатель Ивченко перед критикой пролетарского суда. Дебелый, хорошо упитанный мужчина с черной бородкой на круглом лице, заискивает и сладеньким голосом кается. Да, это не случайно он разводил русофобию и откровенные кулаческие узоры в своих произведениях. Он писал по литературным директивам специальной пятерки „СВУ“, членом которой сам был» («Правда», 22 марта 1930 г.).

А как свидетели, эксперты? Невозможно рассказать о судьбе каждого, да и кто сможет воссоздать все то отчаяние насильно вырванных из жизни, из творчества, из семейного круга талантливых и молодых, которое охватило их в Лукьяновской тюрьме, Ярославской тюрьме, на Соловках, на Колыме…

«Я так истосковался по вас! Кажется, целая вечность прошла с тех пор, как я видел вас в полутемном тамбуре Лукьяновской тюрьмы. Милые, милые, вы и не знали тогда, что скоро не увидите меня… Спазмы в горле… Не могу писать…» — это из письма Михайла Драй-Хмары к жене и дочери из Нериги 27 марта 1937 года.

«Я тогда в последний раз видела отца, — рассказывает Оксана Михайловна и показывает мне лист бумаги со стихотворением „Пролесок“, написанный аккуратным детским почерком. Подпись под стихотворением „Оксана Драй-Хмара“. — Я тогда написала для папы этот наивный, детский стишок, потому что он хотел, чтобы я упражнялась в создании поэтических образов. Мне так хотелось его порадовать! Принесла стишок вместе с букетом пролесков».

Чистая случайность, конечно, но этот стишок десятилетней Оксаны имеет символическое значение. Рассказывается в нем о появлении нежного пролеска, который всем говорил о весне, радовался и улыбался, но внезапно чьи-то руки больно потянули его вверх, и он не успел даже вскрикнуть… Кто знает, возможно, в тюремной камере поэтическая судьба нежного пролеска напомнила ему собственную судьбу.