Ой упало солнце - [84]

Шрифт
Интервал

на черных челюстях пузырится слюна, глаза залиты потом,
пыль с блях, и слизь со ртов, и крови грязь язык зари скребет устало.
Хрипят надсадно глотки, и удушьем мерзким пальцы криво корчит,
как листья, сплющены ладони — смятые желаньем жизни мальвы,
в последний вспыхнув раз, проклятья небу посылают богоборцы.
Любые ценности за жизни миг! Лишь ночь врачует гениально.
Лопата солнца режет желтый теплый грунт, копая впрок могилы,
лопата солнца, ветров стройных крест, обряд шакалов похоронный.
О, тело черное — янтарный шелк песка — ни страсти и ни силы,
где миг назад пылала жажда жить! Земных отзывчивость ладоней!
Пусть богоматерь черная с иконы до конца ведет в сраженье,
где уж драконы не страшны, где тишина и нерушимы воды!
Бьет слово в слово — бронзы звук зловещий.
Так кончай со скорбным пеньем,
когда разбитый черный полк в державу звезд на вечный мир отходит.
Февраль, 1936

Владимир Сосюра

РАССТРЕЛЯННОЕ БЕССМЕРТИЕ

Поэма

© Перевод В. Крикуненко

Безумство бури всепланетной
давно отбушевало… Но
ты мне явился вновь, отпетый,
в поэму просишься, Махно!
Ты просишь (взор твой, словно жало…)
поэму новую начать,
ведь первая, увы, пропала,—
и ГПУ на ней печать.
О, сколько гроз взметнул в поэте,
герой мой горестный и злой,
когда увидел на портрете
тебя я в кожанке тугой!..
Где ты сейчас и как — не знаю…
Горит в огне душа моя…
Дни юности припоминаю —
как шел в штыки я на тебя.
Как полумертвою толпою,
плененные под Лозовой,
брели махновцы под конвоем,
и замыкал я тот конвой.
Сугробы… Кровь на них что маки…
У церкви… Тени воронья…
В упор стреляли гайдамаки,
и среди них — не с ними — я.
Как их стреляли, как вонзали
штыки в безвольные тела!..
Я видел все… Во мрак печали
погружена душа была.
Жестокий суд — судьба поэта…
Махно, я вовсе ей не рад.
Я бил тебя. Я был при этом —
в боях за Елисаветград!
Мела поземка… И деревья
рвались за конницей на шлях…
Политкурсант с лицом Ромео,
стою в дозоре на часах.
Блуждала смерть в степных пространствах,
в ее глаза я заглянул…
И у Петлюры, и у красных любил
я девушку одну.
Не отсняли, не забыты
глаза с тревожной синевой…
Весь мир стонал в гигантской битве,
кромсал сердца свинцовый рой…
А мы, с винтовочкой курсанты,
как будто нас — полки, полки,
шли с красным знаменем на банды,
на черный флаг твой шли в штыки!
И штык входил в живот, как в вату,
как ножик в масло, в крик «оа!..».
Я знал, что ты кулак проклятый,
остервенелый буржуа!
Твоей, снега чернящей, кровью
забрызгал я степной простор…
И все ж люблю тебя любовью,
непонятою до сих пор.
Кропоткин…
Тенью Ревашоля
покрыт кровавый тарарам…
Как лев, сражался ты за волю,
за землю-волю, да не нам,
а мироедам тем, мордатым
от меда, сала, колбасы…
Да ниспадет на них проклятьем
молитва, что они несли
всевышнему, слезами сирот
свой хлеб нечистый окропив,
умащивая души жиром
под сей молитвенный мотив.
О, как любили-распинали
и бога, и народ не раз
в делах своих… Мы их металлом
крестили, помнишь ли, Донбасс!
Ну, и тебя, защитник сытых!
Текла твоя гадючья кровь…
Эх, гнал тебя народный мститель,
казак червоный Примаков!
Вот кто герой. Не ты, подонок.
И кровь детей, и вдовий плач
тебе зачтутся… Для потомков
ты — не герой, а лишь палач!
Ты — прах и тлен!.. Тех дней
буруны прошли, как сон, как тень могил…
А я, наивный, юный-юный,
в тебе Кропоткина любил,
хоть был с тобою в схватке лютой —
душил, а к сердцу прижимал.
Ошибся страшно, тяжко, круто,
когда поэму написал…
Писал… Дрожали сердце, руки…
А ты детей рубил сплеча,
антисоветская гадюка
с рябою мордой палача!
Бьют кавалерии подковы…
Куда же всадники летят?
Не о Махно, о Примакове
начну поэму я писать.
Летит Виталий… Ветер. Солнце…
С грозовым высверком клинок.
Бегут, бегут, бегут махновцы,
да так, что чуб у батьки взмок…
Примаков:
«Вперед, герои!.. Край родимый
очистим от махновских банд!
Клинок стальной непобедимый
отрежет им пути назад!»
Днестровской глади синь искрится
надеждой сладкой, как вино…
В Румынию! — скорей к границе
отважно драпает Махно!
Но клич «Даешь!» ударил в спины.
Волной накатывает страх.
Бегут махновцы с Украины…
«Даешь, даешь!» — гремит лавиной,
и откликается в веках…
Махно в смятенье. Стынет сердце.
Взблеснул холодной сталью Днестр.
Везде клинки, куда ни денься.
«Я жить хочу. Помедли, смерть!..» —
Шептали губы… Нет! То жало…
Он пресмыкается, шипит.
Не уползти уж. «Все пропало…»
И пенится гадючье жало:
«Я жить хочу! Я жажду жить!..»
Ты будешь жить, — шептали травы
в копытном звоне. — Поживешь.
Ты, сын степей, их окровавив,
к чужой переползешь державе,
и там на свалке ты сгниешь.
Все ближе, ближе гул атаки.
Беги! Рванули кони в страхе…
А сзади падают бойцы
в цилиндрах, шубах, при часах…
Ползут к кордону беглецы
в чужих ворованных штанах…
Уже не войско — мертвецы!
А сзади — бах! И снова — бах!..
Махновцы с кручи в Днестр сигают,
в волнах их кони потопают,
вода кровава, дно черно…
Не тонет лишь один Махно.
Он мокрой мышью вылезает
на грязный берег. Слышит: «Стой!» —
звучит команда. Ей послушен
Махно. Не только саблю — душу
возьми, румынский часовой!
Прощай, Махно! И сгинь изгоем
в тумане чуждых берегов.
А ты? Куда пропал, герой мой,
казак червоный Примаков?
Когда-то в Харькове живого
я у Азарх его встречал,
читал «Махно»… В тех строках много
я о любви к нему сказал.

Еще от автора Павел Григорьевич Тычина

Похороны друга

Поэма о Великой Отечественной войне.


Рекомендуем почитать
Лирика 30-х годов

Во второй том серии «Русская советская лирика» вошли стихи, написанные русскими поэтами в период 1930–1940 гг.Предлагаемая читателю антология — по сути первое издание лирики 30-х годов XX века — несомненно, поможет опровергнуть скептические мнения о поэзии того периода. Включенные в том стихи — лишь небольшая часть творческого наследия поэтов довоенных лет.


Серебряный век русской поэзии

На рубеже XIX и XX веков русская поэзия пережила новый подъем, который впоследствии был назван ее Серебряным веком. За три десятилетия (а столько времени ему отпустила история) появилось так много новых имен, было создано столько значительных произведений, изобретено такое множество поэтических приемов, что их вполне хватило бы на столетие. Это была эпоха творческой свободы и гениальных открытий. Блок, Брюсов, Ахматова, Мандельштам, Хлебников, Волошин, Маяковский, Есенин, Цветаева… Эти и другие поэты Серебряного века стали гордостью русской литературы и в то же время ее болью, потому что судьба большинства из них была трагичной, а произведения долгие годы замалчивались на родине.


Стихи поэтов Республики Корея

В предлагаемой подборке стихов современных поэтов Кореи в переводе Станислава Ли вы насладитесь удивительным феноменом вселенной, когда внутренний космос человека сливается с космосом внешним в пределах короткого стихотворения.


Орден куртуазных маньеристов

Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».