Ой упало солнце - [57]

Летели, точно годы, поезда,

Им дыма оставляя злые космы

Да смутные, как судьбы их, мечты

О чьей-то жизни, шумной и красивой.

И думалось, что этот, может быть,

С разбитыми ногами пастушок

Когда-то поведет в иную даль

Гремящие на стыках поезда,

Дороги будет новые вести

Сквозь эти перелески и поля

И молнией, и ветром, и огнем

Зеленые просторы рассечет.

3

Едва светало. Спали пассажиры,

И сонный умывался пароход

И фыркал, точно конь. Сырой и сирый

В скупых лучах малинился восход.

Я вышел на террасу. В метре справа

Скамьи блестели будто под дождем.

И я присел. Вдоль берега отава

Струилась сладким утренним дымком.

Какой-то дед, потягиваясь, вышел,

Присел со мною рядом в тишине

И закурил. Махорка духом вишни

Кольнула давним детством сердце мне.

Негромко перебросились словами,

Как давние соседи, земляки,

Старик достал дрожащими руками

Какие-то потертые листки.

А, понимаю! Там, где стелет лето

Поля в цвету и росные сады,

Такой невинный мотылек-двухлеток

Несет немало дачникам беды.

Да, да! На крыльях нежных и прозрачных

Разбойник этот часто налетал.

И способ старичок нашел удачный,

Чтоб уничтожить этих объедал.

О, помнит он, как некий отрицатель

Над ним глумился, повышая тон:

Чудесно! От станка изобретатель.

Кулибин! Местечковый Эдисон!

Ну а теперь — дела совсем другие!

Как бы поставил точку он в конце.

И так глаза светились молодые

На старом и морщинистом лице.

А день вставал. И чайки в синь вонзались,

И над рекой катился гул турбин.

И дружно пассажиры просыпались.

И поднималась рыба из глубин.

И профиль комсомолки рисовался

На фоне полыхающих небес.

И мачтами стальными поднимался,

Как чу́дное виденье, Днепрогэс.

4

Август и сентябрь друг другу

Снова руки пожимают.

И одна рука — как солнце,

А другая — юный месяц.

Просветлели сыто кряквы

Над расплесканным болотом.

Средь густого чернотала,

Где залег туман густой,

Гомонят перед ночлегом,

Приземлившись темной тучкой,

Беспокойные скворцы.

А земля медово пахнет.

А над северными льдами,

Над студеным океаном,

В дальней птичьей стороне

Путь нелегкий пролагают

В звездный мир аэронавты,

И полярники на льдине

Продолжают дерзкий дрейф.

А земля медово пахнет.

А в степях глухих и знойных,

Где склоняется без ветра

Кривоствольный саксаул,

Добывают люди воду

И пустыню орошают.

Наши братья, сестры наши

Сеют стойкое зерно.

Я стою, ружье сжимая,

Дожидаюсь перелета

И лугов вдыхаю влагу

Полной грудью. А душа

Наполняется заветным,

Как побег дубка весною,

Чтобы так же щедро в песне

Новой вылиться потом.

Все — тебе, страна родная,

Все — тебе, мой край любимый,

Где на землях обновленных

Жаркий труд вершит дела!

Все свое несу с любовью,

Будь то Юг или же Север,

Отдаю плоды работы,

Блеск очей и сердца кровь!

1936

ГОЛОС СИНИЦЫ

Сквозь серый, мутный шум дождей,

Сквозь гомон тусклых площадей,

Сквозь окна хмурые и кущи,

Сквозь мрак, по городу идущий,—

Синицы тонкий голосок

Не сник, не умер, не умолк,

Коснувшись древних стен и башен.

Суровый дым, ты мне не страшен!

Земля от злых дождей щедрей.

Бьет жизнь сквозь глыбы площадей.

Из темных окон стылой ночи

Мне юные сияют очи…

1936

«Дымкой стелется весна…»

Дымкой стелется весна,

Ветер ветки долу клонит.

Капли солнца на ладони

Сыплет звонкая волна.

Пахнет хлебом и землей

Прилетевший ветер вешний.

Речка, небо, лес прибрежный —

Все укрылось синевой.

Ты дорогу перешла,—

Синь из ведер расплескалась.

Не одна весна промчалась.

Не последняя пришла.

Март, 1938 г. Ирпень

Микола Бажан © Перевод Б. Рахманин

ПРОТИВОГАЗ

Ночь из черных встала дюн.

Лиц темнел в ночи чугун.

Впился в мозг гвоздь дум:

«Когда ж пойдем в последний штурм?»

В мозг вонзился дум гвоздь,

да над окопом стяг в рост,

красный стяг, что дал Коммол,

его не предаст пятый полк.

Седьмой день полк тут живет,

назад нет ходу, нет и вперед.

— Неделю уже стоим вот так.

— Выдержим ли натиск атак?

В блиндаже спросил политком:

— Как нам быть с пятым полком? —

Корчился мукой стиснутый рот:

— Выдержим ли натиск химических рот? —

Рукой политкома остановив,

напрягся внезапно старый начдив,

командирам сказал и сказал бойцам:

— Не шлют респираторов нам.

Тыщу имеем противогазов мы,

а как с остальными быть людьми? —

Захолонуло сердце, как льда ком.

Политком затих. Побледнел политком.

Начроты, сутулясь, понуро встал,

тихо сказал, ломая уста:

— Красноармеец страну не предаст,

За Власть Советов он жизнь отдаст.

Тысяча есть? Пусть же тысяча тут

держит фронт, как держат редут.

Кому ж респираторов не дадут —

в атаку, плечом к плечу, пойдут!

Скажу откровенно за роту мою:

коль гибнуть, то гибнуть удобней в бою.

Утренний в небе задвигался свет,

выпростал день свой костлявый хребет.

Солнце не в небе, оно — на полях,

солнцем пунцовый расправился стяг.

Сотни очей — как сотни ран.

Сотни сердец — как один барабан.

Не было слез, скулы свело.

Только начдив склонил чело.

Плещется кровью стяг за холмом,

первым покинул окоп политком.

И там, где овраги изъели степь,

две тыщи свою развернули цепь.

Харкнул газом навстречу баллон,

дрогнул, попятился чуть батальон,

мысль в оба виска впилась:

«Нет, не спасет нас противогаз».

Прятался полк, он оврагам рад,

стиснули пальцы грани гранат.

На двести шагов — один заряд,

кровью рассветные тучи горят.

Завесой плывет ядовитый иприт,

в овраги вползает, над полем стоит,

сизым снятым молоком