Ой упало солнце - [56]

Или рискнем на холст перенести.

Но не любить или любить черед

То, что вокруг иль в нас самих растет,

Что мы творим иль кем-то мы творимы,—

Лишь тот, кто слеп и холоден, как лед,

И в ком чернила, а не кровь течет,

Вопросами тревожится такими.

1927

«Суровых слов, холодных и сухих…»

Суровых слов, холодных и сухих,

Перебираю связки, словно четки,

Выбрасывая с легкостью из них

Все сладкое, как вафлю из обертки.

Не надо слез. Не нужен здесь и смех,

А лишь удар, прицельный и короткий,

Что обожжет, как плеть, манкуртов всех

И, как стрела, пронзит характер кроткий.

Сорву со стен я коврик расписной,

Дешевые цветы и позолоту,

Чтоб день взошел, как песня, молодой,

Как углеруб выходит на работу,

Чтоб жест руки размеренно-скупой

Пласты литые сокрушал собой.

1927

ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

П. Тычине

Розовобоким яблоком округлым

Скатился день над зеркалом реки.

И ночь неспешным росчерком руки

Выводит всюду тени черным углем.

И сладкою стрелою поздний цвет

Украдкою морозец ранний ранит.

Звенит земля, — то оставляет след

Зима; приход ее нас не обманет.

Все будет так, как вызрело в словах:

Искристый снег, на ветках легкий иней

И звуки одинокие в полях.

И по снегам, сквозь замяти, отныне

Неверный чёлн, как некогда в морях,

Помчит отважных, преданных святыне.

1929

«Ласточки летают — им летается…»

Ласточки летают — им летается.

И Ганнусе любится — пора…

И волной зеленою вздымается

По весне Батыева гора.

Клены гнутся нежными коленями,

В черной туче голуби плывут…

День-другой — и с птицами весенними

Нас иные дали позовут.

Пусть Земля кружится и вращается,

Пусть забудет, как она стара!..

Ласточки летают — им летается.

И Ганнусе плачется — пора…

1929

В ПОЛДЕНЬ

Мохнатый шмель с цветов чертополоха

Снимает мед. Как сочно и упруго

Гудит и зависает над землею

В полдневный час его виолончель!

Передохни! На заступ обопрись,

И слушай, и смотри — не удивляйся,—

Ведь это сам ты зеленью разлился

Вокруг, ботвой простлался по земле.

И сам гудишь роями пчел мохнатых,

На ясеневых ветках примостившись.

Во ржи летаешь, тонкою пыльцою

Живые осеняя колоски.

С людьми и для людей сооружаешь

Ты города и над бездонной синью

Ажурные возводишь вновь мосты.

Уснули воды и челны на водах.

Висят рои, как гроздья золотые.

И даже солнце, точно плод созревший,

Алеет неподвижно.

                                Только ты

Спокойным чарам полдня не поддался.

И, как сестра, склонилась над тобою

Твоя забота вечная — творить!

1929

СМЕРТЬ ГОГОЛЯ

Хрипела нищая Расея

В лихих Николкиных руках.

А друг больной отца Матвея

Впадал в потусторонний страх.

И заострялся нос, и снова

У глаз чернел бессонниц след.

А Плюшкины и Хлестаковы

Вновь оскверняли этот свет.

И, радуясь, что сам не видит

Уже безумства своего,

Он молча принимал планиду,

Единственную для него.

И где от пушкинского гроба

Простлалась скорбная тропа,

Качала головою строго

Тень сумасшедшего попа.

И путь один ему известный

Вставал в нездешней стороне:

Спалить детей с собою вместе

На фантастическом огне.

И души мертвые склоняли

К тому свой лик, кто умирал,

Глаза, как другу, закрывали,

Чтоб их бессмертный не узнал.

И над усопшею душою

Ушедшего в небытие

Они зловещею толпою

Нависли, словно воронье.

1934

ЖЕНЕ

Час вечерний чар всевластных,

Как ты землю незаметно,

Как ты сердце наполняешь!

Как ты мглою обвиваешь

Все, что так цвело приветно

В многоцветье дней прекрасных.

Голубыми стали липы,

Голос птиц растаял в кронах.

И шагов ничьих не слышно.

Косяками тени вышли,

Словно в призрачных затонах —

Фантастические рыбы.

Расскажу подруге милой,

Нежность в сердце сохраняя,

Сказку речью непростою,

Как сроднились мы с тобою,

Как, тихонько припадая,

Ты своей чаруешь силой.

1928–1935

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1

Август и сентябрь скрестили

Несмертельные рапиры:

Желтый луч — одна рапира,

А другая — серый дождь.

Над медовою землею

И над убранною нивой,

Над бахчами, что пестреют

Кавунами тут и там,

И над птичьим щебетаньем

Поединок этот длится,—

Сталь о сталь звенит негромко,

И блестит, и гаснет сталь.

Очи синие встречают

Обращенный взгляд к ним серых,

Только нету ни на йоту

Зла ни в тех и ни в других!

Сколько сил в движенье каждом —

Как струна, играет мускул

На руках, в труде завзятых,

Смех слетает с юных уст.

А земля медово пахнет.

А поля живут мечтою.

В огородах дозревают

Тыквы-луны, а вокруг

Под прощальный гомон птичий

Крыл широких ровный взмах.

2

Как слово милой, в памяти живет

Зеленый отблеск ивы тонкостволой,

Зигзаг холма зеленого в окне

И сквозь окно вагона — пастушонки

С ногами в цыпках, с тощей сумой

Через плечо; они вослед махали

Лукаво нам и весело. Смешной

Лохматый пёсик — спутник их забавный

На поезд лаял с милым озорством.

А ветер тенью синей пролетал

Через луга с дивчиной одинокой,

Застывшей в царстве трав и облаков,

Через леса в закатной позолоте

Лучей, едва коснувшихся дерев.

Все это длинно на письме выходит,

И в памяти моей не меньше след,

А в жизни миг какой-то продолжалось.

Все пастушки́ и даже пёсик их,

Устав, опять привычно возвратились

К делам своим.

                         И лишь один вослед

Махал рукой и пристально смотрел

На поезд, выгибающийся луком,

Несущийся блестящей колеей.

Что думал мальчик — неизвестно нам.

А я припомнил мальчиков иных,

Тех, мимо коих весь их рабский век —

От битого кнутами детства до

Жестокой нищей старости, гудя,