Ой упало солнце - [13]

извечный круг.

И я в том круге с вами

душою молодой:

спадаю, поднимаюсь

с днепровскою водой.

1930

ПОДОЛ

Созвездье Треугольника слетело

на шири вод, на сумрак мостовой,

на темноту низины луговой,—

и взгорье удивленно онемело.

На плесах парусов перо бледнело;

звук в лунном свете падал сам не свой;

в монистах огневых над синевой

моста громада, как мечта, светлела.

И подивился Володимир-князь,

увидев с кручи световую вязь:

«Как чудны озаренные просторы!

Мне эта высота нужна едва ль,

померк мой крест, и потемнели горы…» —

И двинулся в неведомую даль.

1930

ЧУДО

Все — удушавший воздух, камень хмурый —

исчезло, словно мой кошмарный сон…

Ветвистых кленов юный батальон

высоко расстилает шевелюры.

Дубы бегут с горы, как буйны туры…

Пообочь сосны — целый храм колонн

(а на небе полоской — синий лен,

и чуть мерцают золотом бордюры).

Вдруг смоляной шатер небес пробит:

какой размах! И Днепр, как змей, блестит,

на горизонте Междугорье встало…

Под ним долина в дымке, как ладонь…

А над мостом созвездье засверкало —

и занялся Подол. Огонь, огонь, огонь…

1930

ЧЕРНИГОВ

Чернигове, за смелого Мстислава

на Севере вступал ты в шумный спор,

тягаясь славой с градом Ярослава,—

во мгле веков заглох тот разговор.

Когда ж Разор надвинулся кроваво

и бурный Киев дал врагу отпор,

ты, господине — тягостный позор! —

в монастырях попрятался лукаво.

А ныне ты над тихою Десною

сияешь златом княжьих куполов,

садов укрывшись зеленью резною.

Теперь уже не устремишься к бою,

с литвином к смертной брани не готов:

Могила Черная довлеет над тобою?

1930

НА ХОРТИЦЕ

Тут сечь была, вели гульбу майданы,

казацкие дымились курени,

тут спорили с серьмягами жупаны,

и пели песни гордые они.

А ныне все укрыли баклажаны,

картошка, огурцы, где ни взгляни,

деды лишь да могильные курганы

припоминают канувшие дни.

Смотри на север: там стальные своды

легко коснулись голубых небес

и рассекла стена живые воды.

А на горе вздымаются заводы.

То новый дух степей, то Днепрогэс,

то грозный властелин природы.

1930

ГОРОД ГРЯДУЩЕГО

Круги, прямоугольники, квадраты;

среди бетона, стали и стекла

радиомузыка и автоматы,

а надо всем — победный знак числа.

Везде сады. Убранства их богаты,

и переливчато роса в траве легла,

с небес лазурных заревом заката

свисает золотисто мушмула.

Тут все — одна семья, где не слыхали

угрюмых слов: застенок, плаха, кат,

где радости труда, а не печали,

предательства кинжал не обнажали,

где каждый равен — среди братьев брат,

а силу власти — разуму отдали.

1930

«Вставай на путь суровый и негладкий…»

Вставай на путь суровый и негладкий,

не спотыкайся, не гляди назад.

Уже ноябрь холодный, хмурый, хваткий

с берез, с дубов сорвал скупой наряд.

Стальною дымкой затянуло дали,

и сквозь нее столбы дымов встают.

И не желтеют мальвы там в печали,

а труд и песня в пламени цветут.

Круши скалу традиций вековую,

прах несвободной жизни отряхни.

Кто выпил чашу пенную, хмельную,

тому уж нет пути в былые дни.

1930

«Спустившись в глуби, в сумраке печальном…»

Спустившись в глуби, в сумраке печальном

шахтер привычно, как подземный гном,

в породе горной движется с кайлом,

руду ли, уголь рубит в штреке дальном.

Не сном химерным, вымыслом астральным,—

а в домн огне, в Гольфстриме золотом

руда легко расплавится, потом

железом станет в гимне триумфальном.

Поэт, не бойся жизни глубины,

бросайся в будней шум из тишины,

и ты добудешь драгоценный камень.

Грани, шлифуй свой радужный опал,

вложи всю душу — пусть играет пламень

для всех людей — вот высший идеал.

1930

VICTORIA REGIA

Три ночи ты, в своей поре прекрасной,

цветешь, расправив на воде листы,

округлые, большие, как щиты,

и посреди цветок крестообразный.

Белеешь, словно снег в горах алмазный,

ну а потом в зените красоты

вдруг розовеешь, как фламинго, ты

и, наконец, зарей пылаешь ясной.

Вот — дивный путь моих метаморфоз

среди метелиц, ураганов, гроз,

играющая радугой триада.

Мой первый цвет — лилейный звон равнин,

второй — раскрылся светлой розой сада,

а третий — страсти пламенный рубин.

1930

НА МОГИЛЕ РУДАНСКОГО

Майфетову и Зерову

Как на Голгофу, мы брели к могиле

по пустошам седым чужой земли,

заброшенную кое-как нашли

среди оврагов, можжевеля, пыли.

И видим горестно, что травы обступили

плиту разбитую, и листья замели,

но надпись полустертую прочли

и силу слов обычных ощутили.

Покинутый, осиротелый прах!

На брошенном погосте в лопухах

нашел жилище наш бездомный гений.

Прообраз дней его — Лаокоон,

а смерть его в борьбе, среди гонений

не украшает лавром пантеон.

1930

КАМЕНЕЦ

Над широтой земною в сини гордой

химерой каменною выше скал

он, как рондель причудливый, витал,

узором странным оттоманской чорди.

Округи сторож, словно конь на корде

или журавль, минарет торчал

среди домов, он словно бы мечтал

в овитом синей дымкою фиорде.

Пропорций совершенство! И чисты

застывших форм суровые черты.

Поэма, созданная из гранита.

Но в очи башен стройных загляни:

там тьма средневековая сокрыта,

кровь, ужасы, пожарищей огни.

1930

СИМФОНИЯ

Расцвела эстрада медными громами,

окатив каштаны, оглушила даль

и плеснула звонко в заревое пламя —

скрипками искрится голубой хрусталь…

Жалят и целуют флейт палящих осы,

бархатных гобоев ластятся шмели…

Сердце молодое пьет густые росы,

жить, творить мечтая для своей земли…

Все безумней скрипки, яростней фанфары