Ой упало солнце - [12]

1925

ПАМЯТИ С. ЕСЕНИНА

Над ним лишь черный стяг свисает,

на стенах крови след не смыт,

а в сердце он еще сияет,

как золотой метеорит.

Я помню вечер тот туманный

над Петербургом голубым,

морозный блеск и ветер пьяный,

Исаакий, высей сизый дым.

Огнями расцвела эстрада,

и вышел он, как ясный день,

душа была смущенно рада

услышать щедрых песен звень.

Голубоглазый и кудрявый,

как ясень, стройный, молодой,

еще не знавший горькой славы,

на сцену вышедший впервой.

В простой рубахе и кафтане,

вчера лишь только из села,

а очи тихи, как у лани,

и нежность очи обожгла.

И разливался голос в зале,

звеневший вешнею водой,

и в жесте, в слове был печали

вишневый радостный настой.

Все, показалось, оживает:

березы над прудом грустят,

покосы, тропка полевая,

мычанье теплое телят.

Жизнь не была еще пропита

среди гуляк, гулящих, в ней

лишь вызревало только жито

перед грозою новых дней.

Мгновенья памятные встали —

духмяный ветер, захватив,

провеял в этом светлом зале

дыханьем золотистых нив.

Уже и десять лет минуло,

уже отцвел весенний сад…

Мы их шагов не слышим гула —

но как вернуться нам назад?

Над ним лишь черный стяг свисает,

на стенах крови след не смыт,

а в сердце он еще сияет,

как золотой метеорит.

1926

МЕТЕЛЬ

Метель над городом взлетает,

кружит, как ведьма, зла,

а город уши зажимает —

ух, как фурчит метла!

Завяз трамвай. Все в окнах бело,

ослепли фонари…

Кино нам это надоело.

Кончай шутить, замри!

Нет, кутерьму затеяв, черти

не прекратят вовек.

Мильоном ведер в круговерти

они швыряют снег.

— Идем, идем! Чего ж мы встали!

— Куда там ехать? — Стой.

И хохот ведьмы услыхали,

и снеговея вой.

1926

ПОЭТУ

Павлу Тычине

Люблю твою песню-обнову,

могучий язык-государь,

радуюсь каждому слову,

входящему в твой словарь.

В садах голубых искусства

она зацвела, как мак:

в ней не смиренья чувства,

а страсти и гнева знак.

И обнять в ней любого рады —

поляк или турок будь.

Украины, грядущей Эллады,

ты готовишь всемирный путь.

1926

ПЕРЕД ГРОЗОЮ

Первый проехал фургон —

загромыхали колеса

на поднебесном мосту…

Грохнуло — и онемело.

Спрятаться солнце успело

за облаков темноту.

Вспыхнуло зеркало плеса —

огненно-сине, как лен.

С неба летят вновь и вновь,

блещут хвостами гадюки —

мертвая смолкла земля.

Ветер расправил крыла —

листва тополей обмерла.

И потемнели поля.

Воздеты над жертвою руки —

скоро прольется кровь!

1926

«Взошедший рано…»

Взошедший рано,

расцвел багрянец

и в пляс пошел.

Через майданы

плывут туманы,

как белый шелк.

А в поле хоры

перепелов,

блестит роса.

Кругом просторы,

как в синем море

звенит коса.

Вдруг блеск огнистый

метнуло солнце,

исчезла тень.

Встает цветистый,

встает лучистый

рабочий день.

1926

«Голубизной вечернею одета…»

Голубизной вечернею одета

даль окоёма и вишневый сад,

в сети ажурной вижу искры света,

созвездий первых золотистый ряд.

Село затихло: ночь страдного лета,

сморившийся косарь улечься рад.

Серебряную нитку до рассвета

прядет одноголосый хор цикад.

Я к тишине прислушаюсь, немея,

едва дыша, ее спугнуть не смея,—

но тишину вдруг отгоняет шум:

гудит земля набатно на просторе,

растут деревья, колосятся зори,

бьют родники высоким светом дум.

1927

ЛЕБЕДИ

Посвящаю своим товарищам

На тихом озере, где млеют верболозы,

плывут, плескаясь, в зной и в листопад,

подрезанными крыльями шумят,

и шеи гнутся их, как трепетные лозы.

Когда ж придут, стеклом звеня, морозы,

в сон белоснежный плесы погрузят,—

пловцы сломают хрупкий лед преград,

и не страшны им зимние угрозы.

О пятеро певцов, сквозь вьюжный вой

доносится напев ваш громовой,

отчаянье ломая ледяное.

Дерзайте: из неволи, сквозь туман

созвездье Лиры выведет ночное

в кипучей жизни светлый океан.

1928

«Померкшей позолоты прах…»

Померкшей позолоты прах

на древних храмах Ярослава,

и солнце — стертый грош в руках,

и как позор — былая слава.

Побед восторги позабыты,

кровь печенегов не течет,

останки жалкие открыты:

церквей руины и ворот.

Над пепелищами веков

стою и думаю: все было…

И громко череда гудков

вдруг день грядущий возвестила.

1929

«По клетке, за железными дверями…»

По клетке, за железными дверями,

униженный, но величавее, чем бард,

уставясь в пустоту тоскливыми очами,

неслышно мечется могучий леопард.

Пружинит гордый шаг, играет огоньками

шерсть пламенистая. И смех вокруг, и гвалт,

но узник в джунглях, движется кругами,

где гнутся лотосы и расцветает нард.

Так и твоя, поэт, невероятна доля —

метаться, рваться в путах суеты,

о рае грезя, словно Пико Мирандола.

И к синим берегам на золотой гондоле

твоя мечтательная грусть плывет… а ты…

а ты грохочешь кандалами Атта Троля.

1929

ЛЮБЕ КОЛЕССЕ

Сирени и розам дивлюсь,

мне радость доносит антенна,

прозрачнее тела медуз,

воздушней мазурки Шопена.

И свет я вдыхаю, и звук,

лучи надо мною играют,

я вижу: на кладбище мук

опять семена прорастают.

О пращуры давних веков,

влюбленные в музыку дети,

я душу открою без слов

сокровищам лучшим на свете.

Сирени и розам дивлюсь,

мне радость доносит антенна,

прозрачнее тела медуз,

воздушней мазурки Шопена.

1929

ПОГАСНЕТ ЦВЕТ АПРЕЛЯ

Погаснет цвет апреля,

и отшумит весна,

и будет лето зелено

и глубь ясна.

В ту глубь заглянет осень

и загрустит сама,

и под гуденье сосен

придет зима.

И нет тем дням покою:

весной сойдет снежок,

откроется с тропою

след чьих-то ног.

И вновь цветут черешни

и зеленеет луг…

День нынешний, вчерашний —