Оула - [9]

— Приятного аппетита Матвей Никифорович!

— Заюшка…, мне же работать…, завал…, — с теплотой и нежностью в голосе зашептал майор, любуясь своей помощницей. Рука привычно легла на ее пухлое бедро и поползла вниз, юркнув под юбку, заспешила вверх…

— Чай остынет…, Матвей Никифорович….

— Снова согреешь, — томно проговорил начальник и, протянув свободную руку по направлению к двери, сделал движение, как будто закрывал ее на ключ. — Быстренько, Заяюшка, и похлопал ее под юбкой.

Девушка, лениво перекатывая свои округлости, пошла к двери. Майор, ущипнув печененку и забросив кусочек в рот, встал из-за стола и направился к дивану. Зоя, закрыв дверь, уже расстегивала множество пуговичек на своей атласной блузке, выпуская на волю распирающую, томившуюся страсть. Теперь она не спускала глаз с Шурыгина. Округлив ротик и чуточку надув губки, Зоя невинно смотрела на майора, пытаясь изобразить страх, словно ей впервые предстояло потерять свою невинность. Матвей Никифорович это любил. Ежедневно Зоя оттачивала свое мастерство и видела, как доводит до быстрой готовности своего начальника, не прибегая к другим приемам. Встав коленками на диван, и прижавшись грудью к высокой, мягкой спинке она кошечкой прогнулась в ожидании его рук и плоти…

* * *

С каждым днем Оула чувствовал себя лучше. Ему уже не хватало той еды, что полагалась, и усатый санитар нет-нет, да и подкинет добавки, посидит у него на постели, пока больной ест, что-то скажет тихим, мягким голосом и опять уйдет по делам. А когда Оула стал вставать и ходить, усач начал привлекать его к различной работе по санитарным делам: то бинты стираные скручивать, то самокрутки набивать для тяжелых больных, то печи разжигать. Он уже и несколько слов узнал по-русски.

Виделись и с Микко, но в длинные разговоры не решались вступать, а так, украдкой, перекинулись несколькими словами и разошлись. «Воротник» с него сняли, но бинты продолжали стягивать его искалеченные руки.

Устав лежать, Оула присаживался к окну с мокрым подоконником, к которому была подвешена на шнурке бутылочка для сбора талой воды. Намерзший на стекла лед днем подтаивал и стекал на подоконник, где была разложена марля, скрученным концом всунутая в горлышко бутылки. Когда окна оттаивали, сквозь них Оула смотрел в зимний, морозный день на редкие, голые и сиротливые деревья, торчавшие из снежных сугробов. Он давно перестал мучиться вопросами, бесполезно, если все время вопросы и никаких намеков на ответы. И ждать устал, хотя продолжал реагировать на каждого нового человека, входящего в палату, на шум, на громкий голос.

Но однажды усатый санитар не явился ни утром, ни к вечеру. Так и лег Оула спать, ощущая в себе зарождавшуюся тревогу.

А Степана взяли под самое утро, что называется тепленьким, прямо в постели. Поначалу он думал, что ошибка какая-то, но потом успокоился, обмяк, понял, что единственное, в чем его могут подозревать — раненый финн. Допрашивал Степана сам майор Шурыгин. Одно упоминание о котором бросало в дрожь не только солдат, но и старших офицеров.

Это был поистине всесильный и страшный своим коварством человек. Степан с ним встречался однажды, еще до отправки на фронт. Майор в составе какой-то комиссии из военных, по кубарям не ниже полковника, ходил по территории санчасти, заглядывая в палаты, подсобные помещения, заметно выделялся своим внешним видом. В отличие от уставных, подтянутых и перехваченных ремнями попутчиков, то и дело козырявших, принимая честь и доклады от встречающих, Шурыгин казался случайным в этой свите или самым главным, но шутки ради скрывающий это. Распахнутая, без ремня и портупеи, длинная, почти в пол шинель, с приподнятым чуточку воротником, фуражка с обмякшими краями (без пружины), отчего тулья казалась несколько выше, чем у обычных фуражек, коротенький, явно перешитый козырек, наполовину скрывающий глаза, и руки, заложенные за спину. При остановках делегации он осматривался, покачиваясь с пятки на носок, выдавая свое полное равнодушие ко всему, что вокруг него происходит. Своим независимым видом Шурыгин как бы давал всем понять, что «гусь свинье — не товарищ», чекист — далеко не строевой военный, тем более не медицинский. Он наследник самого «железного Феликса», товарища Дзержинского.

* * *

Необычно сложилась судьба и чекиста Матвея Шурыгина. Он родился в деревне Крутиха Смоленской губернии в революционном 1905 году. Хотя столичные страсти так и не докатились до тихой, горбатой деревеньки, которая прилепилась к крутому, песчаному берегу, вернее косе, буйно поросшей ивняком и кустарником. А дальше во все стороны уходил лес грибной и ягодный.

Раньше, речка Шурыга в этом месте делала огромную петлю, огибая плоскую и плешивую сопку, эллипсом вытянувшуюся на многие километры. Обогнув ее, Шурыга опять чуть ли не смыкалась со своим же руслом. Но высокий гребень не давал ей этого сделать. Вот и таскали люди свои лодчонки через самое узкое место между руслами, значительно сокращая таким образом путь по воде. Затаскивали на крутой берег и почти тут же — вниз. Позднее на месте волока появились хибарки, в которых обосновались платные волочильщики — «сволочи», как их в народе называли. Дальше — больше. Выросла деревенька. Прорыли гряду, соединили небольшой протокой. А весной река сама определилась и потекла по новому руслу. Петля заросла, оставив на память о себе маленькие озерки да болотца.