Ответ - [40]

— Чем?

— Так я ж их видел! — ухмыльнулся Фери. — Вышел следом на кухню, воды попить.

Балинт повернул к старшему брату побледневшее лицо. — Зачем?

— Затем!

— У, дрянь ты!

Фери ухмылялся так, что окурок вывалился у него изо рта. Он поднял его, обдул и опять прилепил к губе. Балинт шагал уже впереди, обогнав его на десяток шагов. С тех пор как он стал зарабатывать, тело его быстро окрепло; он вырос на целую ладонь, стал плечистей, грудная клетка расправилась, шея словно налилась, а кисти рук, ступни ног стали несоразмерно широкие и плоские, как лапы у щенка овчарки, — казалось, организм хотел угнаться за опережавшим его физическое развитие жизненным опытом, который уже не вмещался в слабом мальчишеском теле. Балинт был меньше Фери, но не боялся его.

— У, дрянь, — повторил он. Бледное лицо теперь полыхало.

— Тебе какое дело! — огрызнулся старший брат, отставший шагов на десять. — Захотел, вот и посмотрел. Думаешь, они шибко расстроились?

— Дрянь, — в третий раз повторил Балинт.

Фери за его спиной захохотал; у него ломался голос, первые, почти мужские раскаты смеха сменились высокими нотами, тут же перешедшими в ржанье. — Когда я зажег спичку и посветил, дядя Йожи попросил стакан воды и даже сел в кровати.

— Дрянь! — сквозь зубы твердил Балинт. Он ускорил шаг, чтобы Фери не догнал его.

— Чего ж удивительного, что пить захотелось, — тянул свое тот, шагая сзади. — Ему, должно быть, уж как жарко было, лицо совсем стало красное, периной-то по шею накрыться пришлось. А потом он разозлился, что ли, откинул перину и сел.

Буря стремительно надвигалась, порывы ветра слизывали с дороги пыль и яростно швыряли братьям в лицо. Низко бегущие темно-синие тучи, отороченные тускло-желтыми и серебристо-серыми клубами по краям, вдруг словно замерли над их головами, встали стеной; полоска голубого неба позади быстро сужалась. Над Пештом уже вспыхивали диалектические зигзаги молний, однако грома еще не было слышно. С витрины на углу сорвался газетный лист, взмыл и, непрочитанный, закружился в вышине.

Фери все еще скалился. — Ну и что такого! У нас теперь новый папенька объявился!

— Дрянь! — заорал Балинт во весь голос. — Криворотый!

— С чего это ты завелся? — спросил Фери сзади. — Обидно, что мама теперь дяде Йожи в тарелку больше накладывает, чем нам? Доперло наконец почему?

Балинт поглядел на небо, молнии сыпались все гуще, все ближе. Одни вонзались в землю совершенно отвесно, другие горизонтально пробегали по краю туч, словно страшились распростертой под ними и погруженной во тьму равнины, над которой пузырились затаенные грязные страсти. Всякий раз, как по небу прокатывался удар грома, мальчик втягивал голову в плечи. Молнии внушали ему ужас, еще в прошлом году он, почуяв грозу, прятался под кровать или закрывался в шкафу; теперь-то он заставил себя наконец отучиться от этого, но стоило молнии ударить ослепительной вспышкой в зажмуренные глаза, как у него начинали дрожать поджилки.

А Фери, шагавший сзади, вдруг рассвирепел.

— Но я ей скажу, — прошипел он со злобой, от которой у него даже перехватило горло, — что на мои кровные ей не удастся любовника своего откармливать, я на это не согласен!

Балинт обернулся, пронзительно глянул брату в глаза.

— Смотри у меня, ты, дрянь паршивая! — вне себя сказал он таким же тихим сдавленным голосом, каким говорил, рассердись, его крестный Нейзель. — Смотри у меня! Я ведь знаю, что ты повесил собаку!

Фери нагло ухмылялся ему в лицо. — А ты попробуй докажи!

— Доказывать не собираюсь, — прерывающимся голосом отрезал Балинт, — мне довольно и того, что я знаю.

— Чтоб ты лопнул! — пренебрежительно воскликнул Фери, и окурок во рту у него опять подскочил вверх. — Трусливый болван! Да ты ж сейчас под кровать полезешь!

Тучи уже стояли над самыми их головами, из темно-синих они стали лиловыми. Ежесекундно сверкали молнии, гремел гром, однако дождя все не было. Балинт снова взглянул на небо. Несколько секунд, словно окаменев, смотрел на бушующий мрак, но вдруг опустил голову и со всех ног бросился бежать: его нервы не выдержали непомерного напряжения. Небо, сплошь объятое пламенем, непрерывно грохотало. Алые и желтые огненные ленты взвивались в вышине, пересекались, исчезали и вспыхивали вновь, едва обрывалась одна, как другая уже продолжала извилистый путь по взорванным лабиринтам освещенных ядовито-желтым мерцанием туч. Весь небосвод пылал, изрыгал огонь, грохотал. Прямо над головой Балинта низко спустилось небольшое светлое облако, напоминавшее рыбу, и вдруг колоссальным крючком-молнией заглянуло в окно какого-то дома. Мальчик громко взвизгнул, споткнулся, упал.

Когда наконец, пробежав единым духом длинную тополевую аллею парка, он, задыхаясь, с залитым слезами лицом, ворвался на кухню, там у гладильной доски стоял дядя Йожи и, вытянув длинную свою ручищу, усердно размахивал утюгом.

— Что с тобой, Балинтка? — спросил он, вглядевшись в мокрое от слез, отчаянное лицо мальчика. Балинт, не отвечая, влетел в комнату. Он спиной почувствовал удивленный взгляд матери и с силой захлопнул за собой дверь.

Йожи перебрался сюда на житье в начале весны — тому уж четыре месяца. Потеряв место в Мавауте, он зачастил к ним пуще прежнего, причем никогда не являлся с пустыми руками: из видавшего виды портфеля доставал добрый кусок сала и несколько кило картошки, пакет сахара, килограмм-другой муки, не забывал порадовать чем-нибудь и младших девчушек. Когда по-летнему потеплело, Йожи стал проводить здесь и ночи, спал в парке под открытым небом, подле раскидистого куста: возвращаться в Пешт было незачем. Однажды он познакомился с местным владельцем гаража и авторемонтной мастерской, поработал у него два дня, через неделю еще два дня; вечером второго дня принес домой литр вина, потом, даже не набросив пиджака, сел на пороге и до тех пор распевал песни, пока строгие очки барышни Анджелы не появились в окне над его головой, призывая к порядку.