Ответ - [38]

— Я участвовал во всех четырнадцати сражениях на Изонцо, — вступил в разговор рабочий с изрезанным шрамами лицом. — Из немецких пушек стрелял в итальянцев. Теперь, выходит, вскорости будем из итальянских пушек в немцев пулять?

— Не все ли равно?

— И так и эдак капиталисты из своих пушек стреляют в пролетариат, товарищ! — сказал долговязый обивщик.

Низкорослый тощий рабочий с большими усами, стоявший в дверях, с такой силой грохнул молотком по железной стенке вагона, что все обернулись. — Подите вы все к чертовой матери, — выругался он, — хватит вам лясы точить о политике, того и гляди, с ума сведете человека! Да ежели саботаж этот, или как там его, из-за политики устроили, так вздернуть надо того негодяя на самой высокой трубе, какая только найдется в Пеште.

— Опять старик приближается, — заметил столяр, высунувшись из окна. — Ишь как горло дерет! Не иначе из полиции комиссия явилась.

Голос мастера громыхал вдоль соседней колеи, то отчетливей, то глуше, в зависимости от того, шел ли мастер мимо незанятого участка рельсов или его отгораживали вагоны. Поэтому плотники слышали дословно лишь те обрывки его ругательной речи, начатой у первого вагона и закончившейся у последнего, которые приходились на межвагонные просветы, содержание же всего остального оставалось угадывать по чрезвычайно богатым и сложным модуляциям. Дойдя до конца цеха, мастер Турчин на секунду остановился, разослал во все концы — теперь уж без помехи — цветистое приветствие, затем, свернув на следующее междурельсье, затянул свою литанию вновь. Поскольку клепальщики как раз в этот момент по случайности прервали работу, в течение пяти минут весь сборочный был осведомлен о прибытии полицейской комиссии, и работа в цеху лихорадочно закипела.

После осмотра места событий полицейский капитан, проводивший следствие, приказал вызвать в контору цеха молодого слесаря-инструментальщика по имени Петер Браник. Балинта, скорчившегося на обычном своем месте — в оконной нише, — капитан не заметил и потому не выслал из комнаты; услышав имя Браника, мальчик встрепенулся от навеянной теплом и мерным гулом дремоты и с любопытством оглядел широкоплечего и кряжистого молодого рабочего, а тот, войдя, чуть-чуть улыбнулся ему широкоскулым лицом, на котором красовались крохотные усики, потом, качнув плечами и широко расставив ноги, остановился перед капитаном. Последний сидел на месте господина Хаузкнехта — конторских служащих выслали из комнаты — и, упершись объемистым круглым животом в край стола, сонно глядел из-под опухших век на пустую столешницу. — Давно здесь работаешь? — спросил он, не подымая головы, словно обращался к столу.

Браник немного помолчал. — Могу я спросить, почему вы мне «тыкаете», господин капитан?

Дверные стекла отчаянно дребезжали: полицейский офицер приоткрыл глаза и удивленно поглядел на дверь.

— Полиция «тыкает» всем, — проговорил он лениво, заплетающимся от жары и пыли языком. — Тебе ведь и отец «тыкал», верно, сынок?

— Прошу прощения, вы и барону Ульштейну «тыкали» бы? — спросил Браник, подкручивая черные усики.

— А почему ж нет, сынок! — буркнул капитан, опять упирая опухшие глаза в стол. — Кто этот барон Ульштейн?

Браник смотрел на капитана в упор. — Президент Киштарчайской компании.

— Больно много ты знаешь! — сообщил капитан столешнице. — В социал-демократической партии состоишь?

— Нет.

— Не врать!

Браник не отозвался.

— Не врать! — повторил капитан сонно. — Состоишь или не состоишь?

Так как ответа не последовало, он медленно повернул к рабочему толстую, выпирающую из расшитого золотом ворота шею. — Ты почему это не отвечаешь, сынок?

— Когда вы станете говорить со мной по-человечески, господин капитан, — сказал рабочий, — тогда и я буду отвечать по-человечески.

Мастер Турчин, стоявший у другого письменного стола, спиной к замершему Балинту, и утиравший лицо большим, в красную клетку носовым платком, вдруг грохнул по столу обоими кулаками.

— Черт тебя побери, мать твою так и разэтак, — заорал он, — господину капитану дерзить не моги! Не то я тебя в бараний рог скручу, так что все косточки повыскочат!

Молодой рабочий усмехнулся из-под усов. — Ничего, оставьте его, — сказал капитан отиравшему потную шею мастеру, — он будет мне отвечать! — Гляди у меня, мать твою так, ежели рта не откроешь! — опять закричал мастер.

Капитан снова уставился на стол. — С полицией не имел еще дела?

— Слава богу, не доводилось, — громко сказал Браник.

Капитан энергично закивал головой, явно одобряя ответ.

— Ну конечно! А в социал-демократической партии не состоишь? Ну, ну, посмотрим… В профсоюзе?

— В профсоюзе состою.

— Ну и в оппозиции, само собой?.. Проверим и это… Да побыстрее отвечай, сынок, а то как бы мне не надоело! Ты коммунист?

— Тогда б вы меня давно уж зацапали! — отозвался Браник.

Полицейский медленно, словно бы с трудом, поднял на рабочего слипающиеся глаза, потом так же медленно перевел их на мастера. — Сочувствующий, должно быть, — сказал он, — но не коммунист, слишком он для этого глуп! Полагаю, мы можем его отпустить!

— Как прикажете, господин капитан, — сказал мастер.

В эту минуту отворилась дверь, и главный инженер Мюллер, пританцовывая, внес свою угольно-черную душистую бородку. — Прошу прощения, господин капитан, меня вызывали по телефону из Берлина, — извинился он, прикладывая белый платок к вспотевшим губам. — Турчин, как зовут этого человека?.. Как-как? Петер Браник?.. Вы родственник конторского служащего?