Отверженные (часть 1) - [78]

Men had only touched him to bruise him.	Люди всегда приближались к нему лишь затем, чтобы причинить боль.
Every contact with them had been a blow.	Всякое соприкосновение с ними означало для него удар.
Never, since his infancy, since the days of his mother, of his sister, had he ever encountered a friendly word and a kindly glance.	После того как он расстался со своим детством, с матерью, с сестрой, он ни разу, ни одного разу не слышал ласкового слова, не встретил дружеского взгляда.
From suffering to suffering, he had gradually arrived at the conviction that life is a war; and that in this war he was the conquered.	Переходя от страдания к страданию, он постепенно убедился, что жизнь-война и что в этой войне он принадлежит к числу побежденных.
He had no other weapon than his hate.	Единственным его оружием была ненависть.
He resolved to whet it in the galleys and to bear it away with him when he departed.	Он решил отточить это оружие на каторге и унести с собой, когда выйдет оттуда.

There was at Toulon a school for the convicts, kept by the Ignorantin friars, where the most necessary branches were taught to those of the unfortunate men who had a mind for them.	В Тулоне существовала школа для арестантов, которую содержали монахи -игнорантинцы и где обучали самому необходимому тех несчастных, у кого была охота учиться.
He was of the number who had a mind.	Жан Вальжан принадлежал к числу последних.
He went to school at the age of forty, and learned to read, to write, to cipher.	Он начал ходить в школу сорока лет и выучился читать, писать и считать.
He felt that to fortify his intelligence was to fortify his hate.	Он чувствовал, что, укрепляя свой ум, он тем самым укрепляет и свою ненависть.
In certain cases, education and enlightenment can serve to eke out evil.	В иных случаях просвещение и знания могут усилить могущество зла.
This is a sad thing to say; after having judged society, which had caused his unhappiness, he judged Providence, which had made society, and he condemned it also.	Грустно говорить об этом, но, предав суду общество, которое было творцом его несчастья, он предал суду провидение, сотворившее общество, и тоже вынес ему приговор.
Thus during nineteen years of torture and slavery, this soul mounted and at the same time fell.	Таким образом, в течение девятнадцати лет пытки и рабства эта душа одновременно возвысилась и пала.
Light entered it on one side, and darkness on the other.	С одной стороны в нее проник свет, а с другой -тьма.
Jean Valjean had not, as we have seen, an evil nature.	Как мы видели, Жан Вальжан не был от природы дурным человеком.
He was still good when he arrived at the galleys.	Когда он попал на каторгу, он был еще добрым.
He there condemned society, and felt that he was becoming wicked; he there condemned Providence, and was conscious that he was becoming impious.	Именно там он осудил общество и почувствовал, что становится злым; именно там он осудил провидение и почувствовал, что становится нечестивым.
It is difficult not to indulge in meditation at this point.	Здесь мы не можем не остановиться для минутного размышления.
Does human nature thus change utterly and from top to bottom?	Способна ли человеческая натура измениться коренным образом, до основания?
Can the man created good by God be rendered wicked by man?	Может ли человек, которого бог создал добрым, стать злым по вине другого человека?
Can the soul be completely made over by fate, and become evil, fate being evil?	Может ли душа под влиянием судьбы совершенно переродиться и стать злой, если судьба человека оказалась злой?
Can the heart become misshapen and contract incurable deformities and infirmities under the oppression of a disproportionate unhappiness, as the vertebral column beneath too low a vault?	Может ли сердце под гнетом неизбывного горя стать дурным и уродливым, заболев неизлечимым недугом, подобно тому как искривляется позвоночный столб под чрезмерно низким, давящим сводом?

Is there not in every human soul, was there not in the soul of Jean Valjean in particular, a first spark, a divine element, incorruptible in this world, immortal in the other, which good can develop, fan, ignite, and make to glow with splendor, and which evil can never wholly extinguish?

Нет ли в душе любого человека, в частности не было ли в душе Жана Вальжана той первоначальной искры, той божественной основы, которая не подвержена тлению в этом мире и бессмертна в мире ином и которую добро может развить, разжечь, воспламенить и превратить в лучезарное сияние, а зло никогда не может погасить до конца?

Grave and obscure questions, to the last of which every physiologist would probably have responded no, and that without hesitation, had he beheld at Toulon, during the hours of repose, which were for Jean Valjean hours of reverie, this gloomy galley-slave, seated with folded arms upon the bar of some capstan, with the end of his chain thrust into his pocket to prevent its dragging, serious, silent, and thoughtful, a pariah of the laws which regarded the man with wrath, condemned by civilization, and regarding heaven with severity.