Отторжение - [40]
Все как всегда. Сингапур, сказала мама, тоже очень красив, но представить Сингапур К так и не удалось.
Наконец мама проголодалась. Они пошли в дом и поели. Остаток дня К читала на диване, закутавшись в одеяло: домик так и не прогрелся.
Начало смеркаться, работать в саду стало невозможно. Погрузили в багажник пакеты, резиновые сапоги, канистру и поехали домой. В машине тут же, как по мановению руки, появляются все запахи летнего дома, они впитались в одежду – и плесень, и мыши, и еще какой-то грустный осенний аромат, хотя на дворе весна. К мерзнет, но машина тут ни при чем. “Моррис” – старый верный друг, он дал слово, что серо-рыжее дачное одиночество скоро сменится домашним уютным вечером. И конечно, запись: лучшее от Саймона и Гарфанкела, Hello, darkness, my old friend[33]. Пошли знакомые улицы, и парк никуда не делся, разлегся именно там, где они его оставили, и “Консум”[34] на месте. Покупают на редкость душистую “маринару”, заходят в квартиру и нарушают неписаное мамино правило: приносят пиццу в гостиную, включают телевизор и едят, подхватывая из пластиковой банки горсточки полагающегося к пицце соленого капустного салата. И одиночество будто растворяется в мерцающем голубоватом отсвете экрана.
Много позже она узнает, что отец считал часы, дни и недели между их свиданиями. Увидела дневник, где он отмечал каждую встречу, и поняла, что и он увековечил возникшую между ними пустоту на сотнях страниц невысказанных слов и в томах никогда не рассказанных историй. Узнала, что он даже ходил к адвокатам, хотел положить конец своему одиночеству и тоске по младшей дочери. Много позже прочитает она эту юридическую переписку. Там адвокат матери пишет, что, оказывается, сама К не хочет видеть своего отца. Много позже будет она читать приписываемые ей слова, которые она никогда не произносила, и понимать, что катастрофу, искалечившую ее жизнь, можно было предотвратить. Много позже она будет рыдать, читая эти лживые и заковыристые фразы. И осознавать: ничто уже не вернуть, потому что читает она все это много позже.
Но 1 марта 1976 года К еще ничего не знает об этой переписке родительских адвокатов. Она вообще ничего не знает сверх того, что полагается знать десятилетней девочке: клетку золотистого сирийского хомячка нужно чистить каждый день, ни в коем случае не вступать в разговоры с пьяными, мамины снотворные лежат в верхнем ящике комода в прихожей. Иногда К их пересчитывает.
В один прекрасный день К пишет завещание: пусть все, что у меня есть, достанется маме.
Окно в ее спальне выходит во двор. Вишня и колючие кусты барбариса сверху кажутся маленькими и ручными, будто и план был такой: пусть люди поглядят на свой двор и будут довольны или, по крайней мере, спокойны. Но там почти никогда никого нет; К тоже во двор не выходит. Пустой, совершенно пустой двор. Деревья, пара скамеек, на которых никто никогда не сидит, и гравийные дорожки – их не надо выравнивать граблями, поскольку по ним никто никогда не ходит. В доме напротив живет женщина, она очень любит танцевать. Ее платье (а иногда просто намотанная на голое тело простыня) тоже танцует – свой собственный, похожий на водоворот танец. На первый взгляд ничего общего с ритмом не имеет, но чудесным образом оттеняет красивые движения тела.
Наверное, эта женщина очень счастлива.
В школе говорят о своих семьях. Классная руководительница, молодая женщина с лунообразным, приветливым и улыбчивым лицом, просит нарисовать своих родственников. Один за другим дети хвалятся своими богатствами. У меня восемь двоюродных братьев и сестер. А у меня двенадцать! Тут же начинается соревнование: у кого больше. А троюродные считаются? Считаются. Выигрывает мальчик с восемнадцатью двоюродными и троюродными.
К не говорит ни слова. Ей даже понять трудно – кузен. Кузина. Родственник. Слова красивые, ей кажется, что у них есть присущий только им, особый шик. Она видит подземелье, куда спустился Аладдин и увидел россыпи драгоценных камней. Сияют так, что и без всяких львов и змей ясно: недоступны.
Бабушка Рита и тетя Ивонн. Живут в другой стране. Тетя иногда пишет письма, и, когда К открывает конверт, оттуда выпадает несколько фотографий. Это моя кошечка, это стена, я ее сама перекрасила, это моя другая кошечка. Тетя наверняка хочет, чтобы К ей написала, но она просто не знает, что на это ответить.
К стоит у окна, смотрит на пустой двор. Хорошо бы иметь людей, которые так или иначе принадлежат ей, а она принадлежит им. Стаю, и все в этой ее стае прыгали бы от радости, едва ее завидят.
Она смотрит на танцующую в вихре собственных одежд женщину и представляет на ее месте тетю Ивонн. К скоро исполнится одиннадцать, и она ощущает себя древней старухой, морщинистой и серой, как выловленная из реки коряга.
Запас опасных и запретных слов все время пополняется – она ловит их сачком, как бабочек, и прячет подальше. Очень многие слова нельзя произносить при матери, их становится все больше. Все просто не упомнить. А список вроде бы не таких опасных, но косвенно ведущих к опасным, вообще необозрим. Рассуждая логически, работа по сортировке слов со временем должна становиться проще. Список запрещенных становится длиннее, но из этого следует, что список разрешенных укорачивается.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Жил-был на свете обыкновенный мальчик по прозвищу Клепа. Больше всего на свете он любил сочинять и рассказывать невероятные истории. Но Клепа и представить себе не мог, в какую историю попадет он сам, променяв путевку в лагерь на поездку в Кудрино к тетушке Марго. Родители надеялись, что ребенок тихо-мирно отдохнет на свежем воздухе, загорит как следует. Но у Клепы и его таксы Зубастика другие планы на каникулы.
Без аннотации Мохан Ракеш — индийский писатель. Выступил в печати в 1945 г. В рассказах М. Ракеша, посвященных в основном жизни средних городских слоев, обличаются теневые стороны индийской действительности. В сборник вошли такие произведения как: Запретная черта, Хозяин пепелища, Жена художника, Лепешки для мужа и др.
Без аннотации Рассказы молодого индийского прозаика переносят нас в глухие индийские селения, в их глинобитные хижины, где под каждой соломенной кровлей — свои заботы, радости и печали. Красочно и правдиво изображает автор жизнь и труд, народную мудрость и старинные обычаи индийских крестьян. О печальной истории юной танцовщицы Чамелии, о верной любви Кумарии и Пьярии, о старом деревенском силаче — хозяине Гульяры, о горестной жизни нищего певца Баркаса и о многих других судьбах рассказывает эта книга.
Без аннотации Предлагаемая вниманию читателей книга «Это было в Южном Бантене» выпущена в свет индонезийским министерством общественных работ и трудовых резервов. Она предназначена в основном для сельского населения и в доходчивой форме разъясняет необходимость взаимопомощи и совместных усилий в борьбе против дарульисламовских банд и в строительстве мирной жизни. Действие книги происходит в одном из районов Западной Явы, где до сих пор бесчинствуют дарульисламовцы — совершают налеты на деревни, поджигают дома, грабят и убивают мирных жителей.
Повесть известного китайского писателя Чжан Сяньляна «Женщина — половинка мужчины» — не только откровенный разговор о самых интимных сторонах человеческой жизни, но и свидетельство человека, тонкой, поэтически одаренной личности, лучшие свои годы проведшего в лагерях.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.