Отравленные земли - [9]

Вскоре мы тронулись в путь. Карета забралась повыше; горы любопытными детьми обступили её, и вчерашняя тряска показалась в сравнении с этой нежным покачиванием в колыбели. К тому же опять зарядил дождь, за которым не удалось увидеть Орлицкие хребты такими, какими они улыбались мне из окна. Жемчужные водопады стали мутными молочными пятнами, насыщенная зелень – тёмными сгустками торфа, заброшенные рыцарские замки – нахохленными горбатыми великанами.

Местность навевала уныние, клонило в сон, но, едва я прикрывал глаза, как снова видел горящую церковь. И почему она так запомнилась? Мне снится множество вещей, иногда совершенно невероятных. Я бывал и пиратом испанских морей, и буридановым ослом, и неким летающим созданием с Луны, в лучших традициях смелых сочинений Сирано де Бержерака. Теперь же вроде бы тривиальный кошмар никак меня не отпускал.

От тягостных мыслей меня освободила перемена погоды. Клочковатые тучи исчезли столь же быстро, сколь появились; солнце опять заиграло в верхушках деревьев, кидая на массивные ветви пригоршни сверкающих самоцветов. Оно напоминало: до весны недалеко, а в этих краях весна наступает даже раньше. Я стал глядеть в окно с огромным оживлением, высматривая наконец вожделенные замки и водопады, отмечая интересные формы гор и таинственные провалы пещер. Открывающиеся картины настраивали на благодушный лад, а человека творческого вдохновили бы на рисование, лирику или музыку не хуже, чем виденная накануне синь Нижней Австрии. Я же с моим приземлённым умом мог лишь представить, сколь целительное действие пейзажи оказали бы на многих моих беспокойных пациентов. Красота и гармония ведь лечат не хуже пилюль, микстур и припарок.

Я подумал о том, что не взял с собой ни кошек, ни чеснока, и это заставило меня лениво усмехнуться: какая неосмотрительность! Более того, на мне не было креста – неизменного спутника большинства моих знакомых, даже видных учёных мужей. Как и многие из окружения императрицы, я соблюдаю католические обряды, из-за чего прослыл при дворе человеком набожным, однако… на склоне лет я так и не могу сказать, что ревностно верую или же не верую. И хотя временами вера остаётся единственной моей опорой, в какой-то момент я по примеру многих протестантов перестал отягощать шею шнурком с золотой безделушкой. Если Бога нет, Его это не расстроит; если Он есть, не расстроит тем более, ибо едва ли найдётся Существо, которому мои мотивы были бы яснее.

За несколько часов мы проехали немало. Края в основном были безлюдными или едва заселёнными; городки и деревеньки – крохотными, с лепящимися друг к дружке лачугами. Но целых три раза безлюдье нарушалось очаровательными поселениями, успевшими стать курортными, – по-видимому, благодаря бьющим в окрестностях термальным ключам. Запах здесь стоял специфический – серный, тяжёлый, с моей точки зрения, животворный, а с точки зрения почти любой из столичных дам и подавляющей части мужчин, попросту смердливый. Когда мы ненадолго остановились – мне захотелось попробовать воду, – я обратил внимание, что даже широкая грубая физиономия моего кучера Януша несколько перекосилась. К источнику он не приблизился и отведать «полезной для печени» водицы наотрез отказался, пробормотав, что лучше на постоялом дворе полечит печень можжевеловой настойкой или сливовицей – традиционной в этих краях вариацией бренди.

Пахло действительно знатно, зато сами поселения, когда-то наверняка столь же запущенные, как всё вокруг, прихорошились, вымостили или хотя бы заровняли свои дороги. Проезжать здесь было занимательно: путь извивался вверх-вниз; постройки располагались ярусами; я мог иногда увидеть приютившийся у спуска, между двумя ущельями, хорошенький домик или нависающий над излучиной горного потока мрачный костёл. Здесь попадалась и неплохо одетая публика – всё больше старики, чахоточные девушки с гувернантками и бледные, осунувшиеся офицеры.

Вскоре я внимательно сверился с картой. Мы ухитрились быстро покрыть приличное расстояние, и до Каменной Горки оставалось где-то полдня, почти по прямому направлению. Мы уже достигли Моравских Ворот; леса стали реже; среди хвойных замелькали дубовые; всё чаще попадались бурные реки, через которые перекидывались крепкие узкие мостики. Приободрившись, я предложил остановиться на обед.

Местность снова стала малолюдной, и до ближайшего пункта, обещавшего отдых и что-то горячее, мы ехали ещё полчаса. Заведение оказалось широким и приземистым, очертаниями напоминало распластанного экзотического зверя – черепаху с мшистым панцирем округлой крыши. Потолки в трапезной зале были низкими и прокопчёнными; рисунки на стенах – как ни удивительно, с мотивами Mortis Saltatio[7] – потемнели. В помещении стоял шум; смесь нескольких гудящих наречий сразу врезалась в уши.

Януш редко составляет мне в путешествиях компанию за столом: этот добряк с трудом переносит неаппетитные медицинские беседы, которые я имею привычку вести во время еды. Сегодня он тоже немедля нашёл себе общество получше – двух конюхов и лакея; те трое сопровождали какую-то знатную особу, трапезничавшую в соседней, уединённой комнате. Я же устроился в гуще простых посетителей, в гордом одиночестве за угловым столом, и принялся изучать некое блюдо местной кухни, считавшееся здесь лучшим и с небывалой помпезностью поданное мне под аккомпанемент белёсой варёной капусты. Как оно называлось, я не запомнил, но там явно фигурировало слово «колено»